— И много украла?

-Две тысячи долларов два дня назад.

Он спал пьяный, а я знала, где деньги лежат, вот и взяла. Мать плакала, просила его заявление не писать, а он сказал, что если верну деньги,то заявления не будет, — поспешно продолжала девочка.

— Ты вернула?

— Я их потратила, — пробормотала она.

— За два дня? Где? – удивилась я, глядя на плохонькую одежду девочки.

— За один день в игровых автоматах проиграла, — сказала она вздохнув.

У меня не было слов в ответ ей. Уму разуму ее учить не было смысла, сама здесь сижу. Сочувствовать – глупо. В общем, и у девочки ситуация SOS. А что делать? Выхода нет.

Начинало подгибать. Ломило кости, выворачивало суставы. Вся покрылась холодным потом. Разговаривать с девочкой не хотелось. Сидела, тупо покачиваясь из стороны в сторону. Вроде бы так было легче. Жутко хотелось горячего кофе. О наркотиках даже и не думала, потому что понимала, что их больше не будет. Хотелось одного, чтобы не болело тело. Я прекрасно понимала, что физическая боль закончится через неделю. Через три недели начнет восстанавливаться сон, а потом – все пройдет. Только как прожить эти недели? Невыносимо.

— Девочка, ты за что здесь? – услышала я мужской голос.

— Какая? – ответила я грубо, думая, что этот голос принадлежит одному из бомжей.

— Беленькая, — ответил голос. Блондинкой была я, поэтому также недовольно ответила: — С какой целью интересуешься?

— Просто мне показалось, что ты здесь единственный человек, с которым можно поговорить. Нет, это не бомж, подумала я.

— А о чем мы будем с тобой разговаривать? — нехотя поинтересовалась я.

— Прекратить разговоры, — вяло сказал лейтенант, скорее для порядка. Голос молчал, но не более тридцати секунд.

— Вот мы попали. Новый Год. Праздник. Веселье, а мы в этом бомжатнике, — продолжил голос.

— Да уж, — сухо ответила я Голос начал свой рассказ. Оказалось, что его зовут Даниил. Ему тридцать лет. Он приехал в город Ч. с Дальнего Востока. Жил с женщиной пару лет, но тут решил с ней расстаться и уехать к себе на родину. Она начала слезно умолять парня не оставлять ее. Затем в ход пошли угрозы, а в итоге она написала на него заявление об изнасиловании. И забрали его люди в погонах при выходе из подъезда дома, где он с ней жил, за двенадцать часов до отправления его поезда. Вот такая история любви у парня получилась.

Я, конечно, ему посочувствовала. И его истории, и тому, как с такой статьей он собирается появиться на Централе, но о себе ничего рассказывать не стала. Не было ни сил, ни желания.

А больше всего я поразилась, когда через пару часов в РОВД явилась мадам, по чьей милости он оказался в этих стенах. Дамочка притащила ему пакет с едой, плакала и заламывала себе руки говоря, что не переживет, если его посадят в тюрьму.

Потом мы с Даниилом ели то, что принесла его мадам. Он поделился со мной, а молоденький лейтенант передал пакет с едой мне. Удалось договориться и на стакан кипятка и выпить-таки пакетик кофе. В тот момент и этот суррогат якобы настоящего кофе действительно доставил мне массу наслаждения. Наверно здесь все чувства обостряются. И обоняние, и осязание, и грусть, и досада, и тоска, и одиночество. Тяжело…

Из дежурки вернулся капитан с желтым лицом и сказал лейтенанту:

— Иди, отдохни. Я сам посижу.

Тот вышел. Капитан сел за письменный стол. Привели еще троих «мелких хулиганов». Капитан занялся их оформлением. В это же время в одной из клеток возникла потасовка между бомжами, капитан ринулся разнимать дерущихся. В это же время, какой-то бомж орал, что он здесь четыре часа и требовал сводить его в туалет, в противном случае грозился справить нужду прямо в клетке. Тут же зазвонил телефон, капитан схватил трубку и стал давать какие — то инструкции. Затем начал по одному выводить в туалет всех обитателей этого дурдома. Снова зазвонил телефон…

И вот так в течение четырех часов капитан крутился, как белка в колесе. Я смотрела на него и поражалась. Он ни разу не повысил голос, ни разу не вышел из себя. Капитан не вызывал негативных эмоций, а вызывал почему то жалость. Может быть своей нездоровой худобой и желтым цветом лица, а может быть своей человечностью. Не знаю. А потом я увидела, что на его груди прикреплен бейджик с фамилией, именем, отчеством, званием, должностью и фотографией. Я увидела эту фотографию. С ума сойти! На ней был изображен здоровый мужчина. Судя по лицу, весом не менее девяноста килограммов. Это был капитан Только сейчас в нем не было ничего здорового. Наоборот, он был очень худой и сутулый, с заостренными чертами лица. Болен. Необратимо болен. И знает об этом. Цирроз печени, а может быть рак. Страшно. Жаль…

Мое состояние становилось все хуже и хуже. Ни сидеть, ни стоять, ни лежать я не могла. Я пожаловалась капитану на то, что плохо себя чувствую, на то, что у меня больное сердце, на то, что здесь невыносимая вонища и духота, говорила, что мне нужен воздух. В итоге он увел меня в клетку, находящуюся в самой дежурной части. Начало расцветать. Мне сказали, что мой муж принес сигареты, паспорт и еду. Я вздохнула с облегчением.

Хорошо, что паспорт здесь. Теперь главное не остаться в Изоляторе временного содержания на все праздники, коих еще неделя впереди. Это у тех, кому назначают по десять – пятнадцать суток и отправляют туда, в камерах сделан евроремонт, а у тех, кто следует через изолятор транзитом на тюрьму, нет никаких ремонтов, а значит, придется спать на своей верхней одежде на деревянных завшивленных нарах. Нет, только не это. Нужно попасть на тюрьму, минуя изолятор, размышляла я.

Привели мальчика лет тринадцати. Он был одет в немыслимую ветошь, несмотря на январь месяц. От мальчика очень сильно разило толи ацетоном, толи еще какой то химией. Мальчика усадили на стул, стоявший рядом с моей клеткой. Ребенок сидел с поникшей головой. Господи, тебя то за что сюда?

Оказалось, что пацан нюхал клей в подъезде, где его застукали добровольные помощники милиции и приволокли в РОВД. Мальчишка четыре дня назад, прямо в новогоднюю ночь сбежал из интерната на вольные хлеба, потому что жить там, по его словам было невыносимо. У ребенка были родители, которые относились к категории неблагополучных, поэтому он жил в интернате, а на выходные мальчика забирала к себе его тетя. Он очень любил бывать у нее, потому что там тепло, тихо и вкусно кормят. Но тетя, по каким-то причинам не могла или не хотела брать на себя полную ответственность за воспитание этого мальчишки, поэтому ребенок боролся за себя в стае интернатовских волчат, порой, не вывозя эту борьбу и попросту сбегая из ненавистного интерната, а редкие посещения своей тети воспринимал, как праздник.