Китайский опыт: расстрелы и лечение

Опиумные войны: мой герой Линь Цзэсюй — Все в руках министерства общественной безопасности — Высшая мера: за и против — Даосы из Сычуани: «Только совершенствуя себя, поднимаешься по лестнице, ведущей к Небу» — Чем рискуют контрабандисты в Юньнани — Куньмынь: опыт принудительного лечения — «Один плюс один» профессора Янга Гудонга — Юные монашки Района Тысячи Островов: освободись от сильных страстей и никогда не будешь печалиться

В Пекине я слушал своих земляков-дипломатов, не вполне понимая их оптимизма.

Граница между Кыргызстаном и Китаем тысячи лет была водоразделом между исламским и конфуцианским мирами. На стыке двух цивилизаций между соседями всякое случалось, в том числе распри, вызванные несходством религий, разностью культур, недопониманием чужого уклада, хотя китайцы и кыргызы — самые древние народы Азиатского материка. Первые упоминания о кыргызах содержатся в китайском источнике «Шицзи» (I в. до н. э.). Во времена существования кыргызского государства на берегах Енисея (VI — VII в. н. э.) его правителей и послов китайские императоры принимали с большими почестями.

Учитывалось местоположение кыргызов на трассе Великого шелкового пути. Иностранные купцы обменивались с кыргызами товаром и привлекали кочевников для охраны караванов и как проводников по малоизвестным тропам. Мои праотцы долго оставались одной из опор мирового моста между народами и культурами. На пороге третьего тысячелетия, в новой исторической ситуации, Кыргызстан, продолжая оставаться в центре Евразийского материка, предлагает возродить великий древний путь, чтобы на новом витке развития цивилизации он снова стал мостом между Востоком и Западом.

Слушаешь кыргызских дипломатов, а из головы не идут сообщения информационных агентств о проникновении в страны Центральной Азии, на Восток России китайских наркотиков (метамфетаминов и эфедриновых) и транзитных опийных из смежных государств «Золотого треугольника». Не превратится ли вчерашний Великий шелковый — в Великий наркотический путь?

В конце беседы прошу земляков помочь встретиться с китайскими властями, занятыми борьбой с наркотиками.

— Это непросто, сразу попасть в МОБ!

— В министерство внутренних дел, что ли?

— Нет, в МОБ!

— Может быть, начать со встречи с китайскими наркологами?

— Только с разрешения МОБ!

— Минздрава, что ли?

— Да нет же. Всеми аспектами наркотиков занимается МОБ — министерство общественной безопасности Китая.

Это было что-то новое.

Мне давно хотелось побывать в Китае.

От знакомых, наблюдавших Пекин двадцать пять — тридцать лет назад, можно было услышать об архитектурных ансамблях императорских дворцов и роскошных парках, о том, как они соседствуют со скопищем развалюх за глухими каменными стенами. Толпы мужчин и женщин в синих штанах и куртках, к синему цвету густо примешан зеленый и красный — город наводнен военными, марширующими под красными флагами. Основной вид грузового транспорта — велорикши. С утра по улицам плывет велосипедная река. Крутя педали, китайцы переговариваются, парочки едут в обнимку, а самые азартные, оторвав, как в цирке, руки от руля, умудряются целоваться. «Они и рожают на велосипедной раме», — шутили приятели, недоумевая, как удавалось густонаселенной нищей стране изумлять мир великими философами, поэтами, учеными, героями, влиявшими на ход мировой цивилизации.

Странно даже мысленно связывать древнейшую китайскую культуру с практикой курения опиума, но нельзя вынуть эту страницу истории. Наркосодержащие маковые растения завезли в Индию и Китай в XI веке арабские торговцы. Климат ли тому благоприятствовал, уклад ли жизни, общая склонность к созерцанию, скученность ли городского населения, но к первой трети XVIII века опийных наркоманов среди китайцев было много. Со времен Обособленных царств китайские мудрецы учили: человек есть то, что он употребляет. Питающиеся зерном разумны и понятливы; питающиеся травой сильны, но слабоумны; питающиеся мясом храбры, но безрассудны; питающиеся землей лишены разума и дыхания. А потребляющие опиум теряют здоровье, разум, человеческое обличье. Когда их, теряющих, десятки, сотни, тысячи, это драма общества. Но когда миллионы, приближается распад общества, гибель нации. Китайские власти попытались ограничивать ввоз и употребление опийных веществ. В ответ английские наркоторговцы начали обмен индийского опиума на китайский чай: их сторонниками стала влиятельная китайская верхушка, владельцы чайных плантаций и чаеразвесочных фабрик .

У меня были свои представления об опиумных войнах 1840 — 1842 и 1856 — 1860 годов. В школьные годы мне виделись корабли Британского военного флота. В сизом дыму поворачиваются жерла орудий, матросы на мокрой палубе, подгоняемые офицером, сбрасывают в джонки мешки с наркотиками. Джонки причаливают к берегу. Рикши везут мешки через влажные леса. И вот в чаду опиекурилен старики-китайцы дымят трубками и заходятся в кашле.

От торговли опиумом в Китае британцы получали в виде налогов больше трех миллионов фунтов стерлингов в год. Это десятая часть всех доходов казны. За честь страны вступился уполномоченный цинского правительства Линь Цзэсюй, один из китайских кумиров прошлого столетия. Рискуя своим будущим, чиновник приказал отобрать у торговцев тысячу двести тонн опиума и публично сжечь в местечке Хумэнь (провинция Гуандун). Неважно, много или мало это было от объемов наркотиков, завозимых британцами в его страну, но пламя большого костра продемонстрировало миру готовность китайцев самим спасать себя. Это был сигнал к началу великого противоборства. Китайцы проиграли: пришлось смириться с легальным беспошлинным завозом из Британской Индии огромных партий опиума, выплатить британцам контрибуции, уступить часть территории. Чувство поруганности ощущали все. Не зная эту страничку прошлого, трудно понять психологию наших китайских современников, когда они приветствуют суды, выносящие наркоторговцам смертные приговоры.

К началу XX столетия тринадцать с половиной миллионов китайцев (двадцать семь процентов взрослого населения) страдали опийной зависимостью. По объемам потребления наркотиков Китай опережал все страны мира. Китайские чиновники в одеждах, украшенных яшмой, покачивая за спиною длинной косой, оглашали на площадях законы, запрещавшие курение опиума. Британские власти объясняли тревогу китайцев склонностью к преувеличениям. Им было трудно представить масштабы чужой беды. В Европе опиум применяли в медицине, но хронических наркоманов можно было по пальцам перечесть.

Две опиумные войны обессилили китайскую нацию. В стране ширилась антинаркотическая кампания. Перед ее угрозой и под давлением собственных влиятельных кругов британские власти отменили наконец заморскую опиумную торговлю. А три года спустя (1909 г.) в Шанхае собралась Международная комиссия по опиуму. С этого времени началось объединение мирового сообщества в борьбе с наркоманией и незаконным оборотом наркотиков.

Говорят, ко времени провозглашения Китайской Народной Республики (1949 г.) в стране насчитывалось до двадцати миллионов наркоманов. Эти опустившиеся люди, существовали в собственном мире, отдельно от военных и политических событий, которые сотрясали их родину.

Народная власть объявила «Циркулярный приказ о строгом запрещении опиекурения» . Не прошло и пяти месяцев со времени создания республики, как появилась сила, сумевшая за три года закрыть опиекурильни, перепахать посевы мака, осуществить принудительное лечение больных. Правительство нашло сорок миллиардов юаней (в старом исчислении) для производства антинаркотических препаратов и помощи тем, кому воздержание давалось с особым трудом. В последующие три десятка лет Китай практически не знал наркомании.

Это было чудо не меньшее, чем экономический бум в Японии, Сингапуре, Южной Корее.

Подрастали поколения китайцев, воспитанных в духе полного неприятия «буржуазных пережитков», готовых вершить «культурную революцию», изолированных от многого в современном мире, но в том числе от социальных бед — наркомании, алкоголизма, организованной преступности. Можно как угодно оценивать последствия долгой зашоренности масс, но нельзя не видеть успех исторического масштаба: до восьмидесятых годов XX столетия, когда в странах Европы и США наркомания становилась национальным бедствием, Китай шагал к социализму, удерживая наркотические волны, бушующие вокруг, не давая им где-нибудь перевалить через свои границы.

Только в 1979 году, через тридцать лет после победы революции, в провинции Юньнань, в приграничных южных субтропиках, народная милиция, к собственному удивлению, задержала китайца — перевозчика наркотиков. Никто не предполагал, что не пройдет и года, как власти зафиксируют во внутренних районах страны девятьсот случаев торговли опиумом. Из небытия вернутся призраки недавнего прошлого, опять угрожая здоровью нации, безопасности государства.

Имея тяжелую наркотическую «наследственность», еще не до конца справляясь с социальными трудностями, дисциплинированные и возбужденные лозунгами китайцы поддержали народную власть в ее бескомпромиссном отношении к наркобизнесу. Профессионалы-военные вступал в отряды специального антинаркотического назначения. Создали три кольца обороны: вдоль государственной границы, на контрольных пунктах городов и поселков, на транспортных магистралях (автотрассы, железные дороги, водные пути, аэропорты). В ноябре 1990 года образовали Государственную комиссию по контролю за наркотиками. В нее вошли руководители общественной безопасности, министерства здравоохранения, таможенной службы, верховного народного суда и верховной прокуратуры, комитета по делам просвещения, канцелярии Госсовета, генерального штаба Народно-освободительной армии.

Прилетев в Китай незадолго до начала года Дракона (2000 г.), ожидая увидеть страну, какой она представлялась по рассказам людей, наблюдавших ее два-три десятка лет назад, отказываешься верить глазам. Ошеломляют конструкции международного аэропорта в Пекине: словно из иной цивилизации, из третьего тысячелетия, откуда-то из космоса спустились на землю сплетения стальных труб, чтобы явить фантастику грядущей архитектуры. И это соорудили правнуки китайцев, валявшихся с трубкой во рту на полу опиекурильни и захлебывавшихся в кашле?

На площади Тяньанмынь величествен, как всегда, императорский дворец с перекинутыми через каналы мраморными мостиками. Но сколько ни ищешь глазами синие куртки, синие брюки, синие кепки — куда все подевалось? Военные в отглаженных зеленых френчах и в белых перчатках. На большинстве прохожих одежды, шляпы, украшения, в каких сегодня ходит вся молодая Европа. Кое-где можно увидеть велорикш, предлагающих туристам экзотическую прогулку. Зазвав седока, рикша радостно и весело, как бы в свое удовольствие, крутит педали, прижимаясь к тротуару и не обращая внимания на несущиеся рядом автомобили китайского производства и новейших мировых марок. На улицах высотные здания из стекла и алюминия. Супермаркеты на первых этажах ломятся от товаров. И опять тривиальный вопрос: неужели это деды нынешних китайцев везли с собой опиум на причалы Сиднея, на строительство железных дорог в Чикаго, в харчевни Бангкока, связывая в сознании многих народов свою этническую принадлежность с полусонным существованием в густом наркотическом дыму?

В ответ на рассказ о первых моих впечатлениях молодые кыргызские дипломаты в Пекине переглядывались, теряясь перед слишком открытым проявлением чувств, не принятым в стенах внешнеполитического офиса.

— Всем комплексом проблемы занимается министерство общественной безопасности! — повторяли дипломаты, давая понять приезжему, как непросто в обход установленных правил добиться встречи в самой влиятельной из государственных структур. Китайцы не рассматривают просьбу, если не лежит перед глазами биография иностранца, который напрашивается на прием, и бумага с вопросами, предлагаемыми для обсуждения. У меня не было желания несколько дней сидеть у телефона в ожидании ответа, я почти расстался с надеждой на встречу в МОБ.

Но кое-что удалось выяснить.

Китайские власти долго надеялись, что с наркотиками покончено навсегда, прошлое не вернется, а одиночных торговцев можно приструнить угрозой лишения свободы на пять лет. Занятие наркотиками в крупных объемах грозило утратой нажитого имущества и перспективой состариться в тюрьме, но о лишении жизни речь поначалу не шла. В уголовном кодексе 1979 года не было статьи, которая за распространение наркотических веществ пpeдycмaтpивaлa бы смертную казнь. Но когда число задержанных наркоторговцев пошло на тысячи и милиция столкнулась с организованными преступными группами, владевшими десятками килограммов героина и оружием, власти обнародовали постановление: за преступления в области наркобизнеса суды получают право назначать наказание в виде лишения свободы на десять и больше лет, пожизненного заключения и смертной казни (1982 г.). Последовало разъяснение. За контрабан¬ду, торговлю, перевозку, производство килограмма и больше опиума, пятидесяти граммов и больше героина или синтетического наркотика «лед» (метамфетамина) или других наркотиков в больших объемах суд может приговорить преступника к тюремному заключению от пятнадцати лет и выше, или к пожизненному заключению, или к высшей мере.

Жаль, думал я, что обо всем этом нельзя поговорить в таинственном МОБ.

Утром следующего дня меня разбудил звонок и я услышал радостный голос кыргызского дипломата:

— Встреча в МОБ в двенадцать ноль-ноль. Посольская машина придет за вами в одиннадцать тридцать!

Четыре офицера безопасности — все в штатском — сидели за столом, напротив усадили меня и советника посольства. Офицеры немногословны. Один постоянно оттягивал у шеи галстук, к которому был, как видно, не привычен, другие смотрели в глаза, не торопясь отвечать на вопросы, но аккуратно записывая их в свои тетради, после чего обменивались мнениями и поручали кому-то одному озвучить общий ответ. Они подтвердили: министерство действительно направляет работу ведомств, занятых пресечением контрабанды наркотиков и лечением наркозаболеваний, под его патронажем и наркологические клиники. Министр общественной безопасности — глава Всекитайской комиссии по контролю за наркотиками.

В Англии, мы знаем, эти функции возложены на полицейского Кейта Хеллоуэла, но принцип у англичан и китайцев один: народу должен быть известен человек, отвечающий за наркоситуацию и наделенный реальной властью. В обеих странах эту роль предложили высшему офицеру силового ведомства. К какому бы психологическому типу он ни принадлежал, к холерикам или флегматикам, значение имеет не темперамент, не опыт, даже не интеллект, а совокупность этих и других свойств, образующих масштаб личности. Берущийся за дело известный человек, имеющий узнаваемое лицо, вызывает больше доверия, нежели занятая тем же делом почтенная, но безликая организация.

Перебирая в памяти разговор в МОБ, улавливаешь мысль, сформулированную собеседниками прямо, затем повторенную по разным поводам, чтобы она прочно вошла в чужое сознание: сегодняшний Китай — жертва мировой наркоторговли. Для китайцев дорого сочувственное понимание их ситуации с наркотиками, точно так же, как им важно избавить другие народы от страха перед ростом китайского населения, якобы вынужденного когда-нибудь расширять свои земли за счет соседей.

Я спросил, как отнестись к частой информации о китайцах, переходящих границу с российским Дальним Востоком для торговли там наркотическими препаратами из эфедры.

Собеседники удивились:

— Все наоборот! Это русские с Дальнего Востока проникают в приграничные китайские районы, закупают у наших крестьян эфедру и увозят к себе на родину. Мы — жертва!

Офицер, которому мешал галстук, заговорил о лечении наркоманов. По-видимому, он отвечал за этот сектор и ему не терпелось доложить о победах. К ним он отнес массовое принудительное лечение наркотических зависимостей. Это предмет особой гордости китайцев. Я не уверен, возможно ли это вообще — насильно избавить человека от злоупотреблений наркотическими веществами. Это не простуда — проглоти таблетку и будь здоров. Тут мы имеем дело с последствием разных воздействий на организм — психологического, физиологического, фармакологического, нейробиологического и, конечно же, социального, а часто и политического. Как лечить принудительно?

Но не будем спешить.

Помните, Европа смеялась, видя в кадрах кинохроники, как миллионы китайцев из рогаток отстреливают воробьев? Сколько было шуток и анекдотов. А когда в январе 1995 года Госсовет КНР решился на эксперимент не менее экстравагантный — принял постановление «О принудительном лечении наркоманов», — мир, говорят собеседники, стал присматриваться. Китайцы уже доказали, что не переходят реку, прежде чем не ощупают камни.

В китайской истории бывали лагеря трудового перевоспитания. Фрагменты прежней системы снова оказались востребованными. Без суда, по решению участковых милиционеров и уличных комитетов, знающих жильцов, прописанных в квартале, выявленных наркоманов направляют в «центры реабилитации». Чтобы избежать ошибки, подозреваемого направляют в клинику для лабораторного анализа крови и мочи. Получив заключение медиков, больного под конвоем везут в один из центров, открытых по всей стране. Применяя метадон и шесть китайских трав, ему снимут абстинентный синдром, зачислят в отряд, и от трех месяцев до полугода он будет жить как солдат, соблюдая дисциплину и особый распорядок дня: уборка помещения, строевая подготовка, работа на производстве, лекции о вреде наркотиков, физкультура и спорт, сеансы психотерапии, художественная самодеятельность, снова уборка и маршировка… Смысл безостановочной занятости — научить зависимых жить вне прежней среды, забыть о наркотиках.

— Где отрабатывают методику принудительного лечения? — спрашиваю я.

— В центре провинции Юньнань.

Мне бы попросить разрешения побывать в юньнаньском центре, но поездка в южную провинцию тогда не планировалась. Нельзя объять необъятное, утешал я себя, не подозревая, что обстоятельства сами приведут меня к воротам самого центра принудительного лечения и как же я буду жалеть о своей непредусмотрительности.

Речь зашла о практике применения смертной казни.

В Таиланде власти признавали принятую в стране смертную казнь за торговлю наркотиками, как бы стесняясь, избегая даже намека на масштабы применения наказания. Китайские офицеры, напротив, говорят о расстрелах, воодушевляясь, как о победах народа над угрозой безопасности. Очевидно, у великого народа на обширных пространствах иное восприятие высшей меры наказания соотечественника, чем у сообщества немногочисленного. Послушав китайцев, начинаешь лучше понимать ход их мышления. Громкие судебные процессы и казни преступников, конечно, противоречат Конфуцию: его идеям ненасильственного исправления нравов, важности управления страной не страхом, а добросердечием, равноценности всякой жизни, в том числе преступивших закон. Но peволюционный народ, повторяли мне тем более когда-то пострадавший от наркотиков, вправе защищать свою безопасность всеми способами.

— Если наведем у себя порядок, наши соотечественники будут приезжать на родину, неся на спинах своих детей! — говорили собеседники.

Офицеры вспоминали истории, кого и за что конкретно приговаривают к смертной казни.

К началу девяностых годов Китай столкнулся с действующей в провинциях Сычуань, Юньнань, Ганьсу, Гуандун международной преступной группировкой, хорошо организованной, с опытом подпольного наркобизнеса. Громкое «Дело 89-11», когда задержали больше семидесяти торговцев наркотиками и изъяли двести двадцать килограммов героина, заставило говорить о себе весь Китай. Даже тех, кто не имел к наркотикам никакого отношения.

В провинции Гуандун до сих пор помнят, как в конце 1998 года трое рыбаков — Хуан Шан, Сюй Тао и Линь Хэ — попались пограничникам в международных водах, когда с грузового судна перегружали на свои шхуны двести девятнадцать ящиков марихуаны общим весом около четырех с половиной тонн. Марихуану они пытались доставить к китайскому берегу. Суд приговорил всех троих к смертной казни. Не веря, что за марихуану могут лишить жизни, рыбаки подали кассационные жалобы. Вся деревня, переживая за них, была убеждена, что наказание слишком сурово. Об этой истории писали китайские газеты. Суд второй инстанции оставил жалобы без удовлетворения — рыбаков расстреляли.

В Пекине судили Ма Юна, безработного из Ганьсу. Он и его подруга пытались продать триста граммов героина. Девушку осудили на пожизненное заключение, а сообщнику дали высшую меру. И снова страна зачитывалась репортажами из полицейского участка, из зала суда, из тюрьмы, сочувствуя бедолагам, но не сомневаясь в праве властей отводить от народа беду любым способом.

Больше всего публичных казней в провинции Юньнань. Оттуда китайцы несут героин и метамфетамины в свои городки и дальше, через Тибет и Непал, в Европу. Две тысячи китайских милиционеров (половина численного состава милиции, брошенного на борьбу с наркобизнесом по всей России) контролируют дороги этой провинции. Но соблазн быстрых денег сильнее страха смерти. В северных мьянманских деревнях килограмм героина можно купить за десять — двадцать тысяч юаней. В Сянгане (Гонконге) цена сто тысяч, в Пекине — двести… Две тысячи процентов прибыли! Торговцы помнят, что им грозит за пятьдесят граммов героина. Поэтому волокут через границу партии до ста килограммов и больше. Где наша не пропадала!

В 1997 году в Китае казнили 1876 наркодельцов .

Численность казненных в последующие годы не обнародована; по мнению экспертов, меньше их не становится. При смягчающих обстоятельствах исполнение приговора может быть на два-три года отложено. Не пересмотрено, не отменено — отложено. Можно спорить, и в мире спорят, о нормах китайского законодательства, примеряя их к традициям своей страны, к психологии собственного народа. Но, может быть, не жесткости кары следует учиться у китайцев — присмотреться стоит к ее неотвратимости.

Протесты «Международной амнистии», других авторитетных правозащитных организаций китайцы выслушивают спокойно, не собираясь в угоду репутации рисковать здоровьем нации и государственной безопасностью. Для властей оба эти понятия — здоровье нации и безопасность государства — равнозначны.

— Когда покончим с наркотиками, изменим меры наказания, — говорят мои собеседники.

Сами китайцы не думают, что их законы слишком суровы. По соседству, в Юго-Восточной Азии, замечают они, торговца героином ждет смертная казнь за продажу даже пятнадцати граммов.

У меня сложные чувства.

Врач, да и вообще человек со здоровой психикой не может принять насильственное лишение жизни другого человека как способ решения каких бы то ни было проблем — личных, семейных, общественных, по суду или по собственному пониманию справедливости. Жизнь вправе отнимать только тот, кто всем нам ее дает, надеясь, что мы проживем ее с достоинством. И, прежде чем дух покинет тело в отведенные каждому сроки, в своих детях продолжим ее на Земле. У китайских собеседников своя логика, тоже вытекающая из обязанности сохранить и продолжить существование жизни. Если кто-либо в здравом уме несет гибель множеству себе подобных и нет способа остановить его, отвести от общества угрозу, не су¬ществует способов противодействия, какие нельзя было бы оправдать.

В поездке стараешься послушать суждения разных людей. Услышанное не отличается разнообразием, люди предоставляют властям право решать, как защитить народ. Среди имеющих собственный взгляд оказались монахи даосского монастыря Чиньянгун (XI в.) в Чэнду, центре провинции Сычуань. В черных одеждах, с черным бантом на макушке головы, отшельники, философы, поэты, последователи Лао-цзы (IV — III вв. до н. э.) стремятся достичь единства с первоосновой мира (дао) и путем самосовершенствования обрести бессмертие. Их предки исповедывали самоценность жизни и как могли продлевали ее. Говорят, во времена Танской и Сунской династий некоторые даосы жили в своих общинах по двести — триста лет. Они мечтали построить страну, где «земля и воздух смягчаются, прекращаются страшные болезни, люди становятся уступчивыми и согласными, никто не спорит и не борется, сердца у всех нежные, кости слабые, люди не заносчивые и не завистливые. Взрослые и дети живут вместе, без царей и слуг. Мужчины и женщины гуляют вместе, без сватов и свадебных подарков… у них нет ранних смертей, нет и болезней. У этого народа — большое потомство, не сосчитать. Радуются и веселятся, нет ни дряхлых, ни старых, ни печали, ни горя. Любимый обычай — петь песни».

Моих книжных знаний хватало на представление о даосах как о наивных и трогательных мудрецах, живущих как бы в этом мире, но принадлежа доброму царству своих иллюзорных представлений о будущем. Надо ли говорить, как я обрадовался нестыковке моих авиарейсов в Чэнду, задержке вылета, чтобы схватить такси и с переводчиком махнуть из аэропорта в близлежащий даосский монастырь, упоминаемый в старинных трактатах. Уже приближаясь к нему, я был смущен неожиданными для моих представлений строгими, даже аскетическими линиями строений, мрачноватым темно-коричневым цветом ограды и храмов, несколько странным для жизнелюбивого, веселого монашеского братства, каким оно рисовалось воображению.