Зависимые люди Кении и Сейшел

Снег посреди Африки: явь или галлюцинация? — «Этим копьем я убил семь слонов!» — Мирра для храбрости — Macau предпочитают пиво — МЦН: история эфедринового наркомана — Юные токсикоманы в Найроби: «Заплати, скажу» — Фотография со шприцем — На Сейшелах: штраф 500 000 — Как меня одурачили с цитранеллой — Сара Рене — надежда островитян.

В Африке не покидает ощущение смутной, безмятежной, счастливой печали. Даже когда лендровер, послушный рукам водителя-африканца, катится сквозь саванну мимо озера с розовыми фламинго, когда тысячи птиц взмывают в небо, машущими крыльями закрывая половину небосклона, и машина несется под розовым небом, подавленный красотой и мощью природы, ты продолжаешь испытывать легкую грусть. Отчего? Почему? Не знаю. Возможно, от неотвязной мысли о собственной греховности и вине перед огромностью и доверчивостью мира, живущего по своим законам, независимо от тебя, но к которому и ты принадлежишь.

Я со своим спутником прилетел на маленьком самолете из Найроби в Амбосели, один из лучших национальных парков на юге Кении, вблизи границы с Танзанией. На летном поле пассажиров поджидали лендроверы туристических компаний, раскрашенные под черно-белую шкуру зебры; между машинами толпились африканки, вытянув руки, с которых свисали ожерелья из тропических семян, расшитые бисером кожаные пояса, платки с мордами зверей саванны. Водители подхватывают чемоданы и коробки клиентов и развозят их по кемпингам, спрятанным в окрестных зарослях. Переночевав в уютном бунгало под шум деревьев и вой гиен, позавтракав фруктами и выпив по чашке местного кофе, мы с водителем Иозепом, встречавшим нас и состоящим в штате парка, отправились куда глаза глядят. Машина неспешно петляла по дорогам вдоль озера Амбосели.

Над равниной с зонтичными акациями и колючим кустарником царственно возвышается Килиманджаро, белая шапка горы так нестерпимо ярко сверкает на утреннем солнце, что больно глазам, даже защищенным темными очками. Проклюнувшись телом сквозь люк в крыше машины и встав во весь рост, я смотрю вперед. В траве поднял голову венценосный журавль, недоверчиво разглядывая притормозившую машину. На тропе играют бойкие мартышки, вовлекая в свои причуды подружку, несущую на спине детеныша. Поодаль отдыхает безучастное ко всему семейство львов, среди них сонный старый лев с мощной золотой гривой, заметив которую замедляют ход другие звери.

— Неужели никто не отваживается приблизиться к ним? — спрашиваю Иозепа.

— Только масаи,— отвечает он. — Когда накурятся мирры.

Я был наслышан о воинственности масаев, догадывался об их знакомстве с психотропными растениями Долины Большого Разлома, но в записках путешественников по Восточной Африке, встречавшихся с масаями, мне не попадались свидетельства о пристрастии этих кочевых пастухов к каким-либо стимуляторам или галлюциногенам. Другое дело европейские туристы. Готовясь к африканскому сафари, многие из них прихватывают с собой наркотические вещества, чаще всего конопляного происхождения. Эти вещества стали такими же атрибутами сегодняшних искателей приключений, как для их предков, плывших две недели на германском пароходе «Кронпринц» из Неаполя в Кению отстреливать диких зверей, — спиртные напитки .

Мне и моему спутнику с трудом удалось уговорить Иозепа завернуть в деревню масаев. Воинственные гордые пастухи часто агрессивны по отношению к чужим людям, особенно к тем, кто пытается из окна автобуса сфотографировать этих рослых мужчин и женщин в красочных одеждах, со множеством медных и бисерных украшений на шее, на груди, на руках и ногах, когда они возвышаются посреди стада корон, держа за плечами копье, закинув на него кисти рук, как в русской деревне поддерживают на плечах коромысло. Пожалуйста, деньги вперед — и фотографируй, масаи примут позы какие попросишь. Но если прицелишься фотообъективом украдкой, длинноногие пастухи со скоростью антилоп будут нестись за автобусом, швыряя вдогонку камни, и не успокоятся, пока не зазвенят разбитые окна. Иозеп, сам из масаев, согласился везти нас в деревню при условии, что мы будем покупать поделки его соплеменников и оплатим сыну вождя племени (сам вождь в отъезде) время, которое он затратит на беседу с нами. Развращенные повышенным к ним интересом, скотоводы-масаи при встречах с белыми визитерами следуют самому буржуазному из современных постулатов: время — деньги.

Мы подъезжаем к деревне. Иозеп останавливает лендровер у ограды из колючего кустарника, за которой лепятся одна к другой низкие, мне по плечо, хижины из прутьев, обмазанных кизяком; хижины образуют сплошной замкнутый круг с одним проходом для людей и скота. Внутри круга из того же кустарника малый круглый загон, куда на ночь возвращаются стада, не боясь рыка бродящих поблизости зверей. Чего бояться, если крупный рогатый скот для масая священен и копье для защиты у каждого мужчины постоянно в руках или за плечом.

Не успели мы выйти из машины, как из деревни, сохраняя важность, но едва удерживаясь от бега наперегонки, торопились в нашу сторону десятка три одинаково высоких, красивых сильных мужчин в красных туниках, повязанных на одном плече, и в сандалиях на босу ногу. У всех удлиненные смуглые лица и высокие лбы, едва прикрытые курчавыми волосами, у каждого в руках черное копье. Но поражает не их воинственный вид, а действительно великое множество украшений на всех открытых частях тела. У всех уши сильно оттянуты вниз разноцветными серьгами. По легенде, масаи происходят от древних египтян. Во всяком случае, они хорошо вписываются в воображаемый пейзаж с пирамидами.

Говорят, придя с севера, масаи пригнали сюда свои стада, которых не знали обитавшие на равнине аборигены. Весь скот у подножия Килиманджаро, убеждены масаи, произошел от их поголовья, потому принадлежит им и они вправе совершать набеги на соседей, возвращая часть своего законного скота. По кенийским законам их набеги — покушение на чужую собственность, масаи же в этих угонах видят торжество исторической справедливости.

Впереди всех, никем не обгоняемый, двигался, широко переставляя ноги, как на ходулях, прекрасный воин со множеством косичек, спадавших на высокий медный люб и на мочки ушей — разрезанных, длинных, оттянутых к плечам металлическими кольцами с бисером. Если бы даже Иозеп не представил нас сыну вождя, мы бы по его царской осанке догадались, кто удостоил нас чести пожать его тонкую руку, протянутую нам со значением.

Позванивая браслетами на запястье, сын вождя, по европейским понятиям — принц, всех гостей по очереди одаривает значительным долгим рукопожатием и такой ослепительной улыбкой, словно в его мягко очерченном рту ворочались, сверкая на солнце, ледышки с килиманджарской вершины. Широким жестом принц приглашает нас в деревню, до которой шагов пятьдесят.

Лазы в хижины низки и округлы, как в пещеры, трудно понять, каким образом протискиваются в свои жилища их высокие обитатели. В траве, прислонясь спинами к теплым кизячным стенкам, сидят женщины с бритыми головами и красочными ожерельями на шее и на груди. Ожерелья облегают шею подобно стоячим воротникам средневековых нидерландских матрон. На женщинах длинные юбки из шкур антилоп и коз. Устроившись в тени, они плетут пояса, кроят кошельки, шьют куклы — все с мелким цветным бисером. Сочетание красок не случайно. Умеющие читать масайские орнаменты, могут узнать из узоров возраст человека, семейное положение, число детей, сколько убил зверей, каких именно. В деревне пятьсот шестьдесят человек.

— Как называется деревня? — спрашиваю принца.

— На суахили — Маньята.

— А как сказать «хижина»?

— Маньята!

В хижине, куда мы не без труда проникаем пригнувшись, горьковатый дымный полумрак. Только маленькое круглое отверстие в окне, сквозь которое едва протиснется рука, пропускает слабый, рассеянный пучок света. Нас встречают старик и старуха, приветливые и молчаливые. Когда глаза привыкают к полутьме, различаешь выложенные из кизяка перегородки, разделяющие жилище на тесные закутки, предназначенные, по всей видимости, для ночлега членов семьи. Посреди лачуги, где мы оказались, высится ствол сухого дерева в один обхват — то ли подпора для низкого потолочного свода, то ли ритуальный атрибут; на земляном полу три побитых почерневших кирпича, между ними тлеют угли, дымок тянется к отверстию в стене.

Старик и старуха, как все масаи, питаются молоком и свежей кровью коров — кровь достают раз в неделю из яремной вены животного. В шею коровы пускают маленькую стрелу и у отверстия держат тыквенный сосуд, пока его не заполнят кровью. Их тридцатилетний сын недавно был мораном, то есть с другими молодыми масаями жил отдельно от племени в лесных зарослях, обучаясь военному искусству, выносливости, набегам на соседние земли, возвращая в деревню потомство скота, когда-то пригнанного в эту саванну далекими предками масаев. После испытания моран получает звание младшего воина и становится равноправным членом общины .

У выхода из хижины нас уже поджидала половина деревни. Со сторон обступили плотным кольцом, дергая за рукава, шумно и радостно предлагая свои изделия. Чего только не было в перехваченных браслетами смуглых руках: куклы в туниках масаев, деревянные маски, ложки из тыквы, коврики из шкуры зебры, слоновья ступня с могучими ногтями, воинские щиты из буйволиной кожи, ножи с костяными рукоятками, длинные и короткие копья, предназначенные для туристов. Принц протягивает мне свое копье и называет сумму, по размерам сполна отвечающую статусу его коронованного отца. Мне не хотелось огорчать отказом сына вождя, в торговле такого же горластого, как все жители деревни, и я вежливо рассматривал украшенное резьбой его копье, обещая подумать над предложением. Хорошие мысли, добавил я, приходят в саванне, и я прошу принца показать саванну за деревней.

— Этим копьем я убил семь слонов! — Принц уговорил меня держать копье в своих руках и идти с ним в саванну, как со своим.

В двухстах шагах от деревни Маньяты серовато-зеленый, местами белесый ковер слоновьей травы и редкие зонтичные акации, усеянные крупными темными шарами — птичьими гнездами. Трава местами помята, деревья кое-где сломаны — очевидно, здесь пару часов назад цепочкой прошли на водопой слоны, по пути срывая хоботом пучки травы. В направлении их движения и сейчас летят большие журавли, подтянув тонкие ноги к туловищу и вытянув прямой длинный клюв, создавая иллюзию медленного полета разом выпущенных бесшумных стрел. Мы обходим лужи с водой такого же красновато-ржавого цвета, как земля у нас под ногами. На горизонте остатки потрескавшихся скал, а чуть в стороне поваленное слонами или молнией гигантское дерево со множеством отростков и мощной корневой системой, похожее на доисторическое чудовище.

Принц идет впереди, я с копьем за ним, стараюсь не отставать, но мой шаг не такой широкий, как шаг его длинных ног, и мне приходится семенить, чтобы не давать расстоянию между нами увеличиваться. Рядом со мной Иозеп, а за нами — топот сандалий, позвякивание медных браслетов, негромкий говор вооруженных копьями людей, нас сопровождающих. Я обернулся: статные, коротко стриженные масаи в красных туниках походили на толпу священников, торжественно совершающих крестный ход. Здесь надо быть осторожным, повторяет Иозеп. В этих местах водятся красно-черные, похожие на паучков «найробийские мухи»; они живут под землей, изредка выползают на поверхность, почти незаметные, но если к ним случайно прикоснуться, пускают струю обжигающей жидкости. Сильный ожог рук или лица длится месяц-полтора, а попади жидкость в глаза, можно ослепнуть. «Если эту муху обнаружишь на своем теле, — советует Иозеп, — смывай ее водой, но не вздумай смахивать руками — сразу выстрелит струей». Я послушно кивал, думая про себя: сядь сейчас муха на мою шею или обнаженную руку с копьем, откуда взять воды?

Мы поворачиваем к поваленному дереву и присаживаемся на изрытый муравьями ствол передохнуть. Я прошу принца показать здешние растения, какие масаи употребляют, выслеживая зверя, чтобы снять усталость, почувствовать прилив сил, а может быть, для перехода в состояние, при котором возникают галлюцинации. Принц долго не может понять, чего я от него хочу. Иозеп, размахивая руками, растолковывает ему предмет моего интереса. Принц слушает настороженно, внезапно переспрашивает, не раздумал ли я купить его копье, которое у меня в руках и которым он, сын вождя, убил семь слонов. Получив обнадеживающий ответ, поднимается, идет к высоким злаковникам, густо вымахавшим на месте пожаров, к деревьям мвуле, кое-где общипанным и поваленным слонами. Вдали пасутся зебры и тонконогие газели. Иозеп просит идти осторожно, смотреть, куда ставишь ногу, чтобы колючки кустарников не впились в икры.

— Вот! — Принц отламывает веточку от куста, мне по грудь. На мой дилетантский взгляд, точно такого же, мимо каких мы идем уже минут пять. Масаи сгрудились вокруг куста, весело переговариваясь.

— О чем они? — спрашиваю Иозепа.

— О кусте. Он хороший. Им нравится.

Я срываю листок, подношу к носу и беру в зубы, слегка покусываю, но не чувствую ни особого вкуса, ни запаха. Масаи навалились обеими руками на воткнутые в траву копья и хохочут. Это мирра, говорит принц. Когда масаи идут на охоту, они пьют отвар мирры, становятся сильнее и бесстрашнее. Позднее я кое-что узнаю об этом и других кенийских психостимуляторах, как воины кипятят их корни в котле, как пьют из тыквенных чашек отвар, похожий на крепкий чай, а после, ощутив прилив энергии, с азартом и весельем идут с копьем на слона, на льва, на буйвола, а потом танцуют всей деревней три дня подряд. Отвар возбуждает вроде кокаина, дает продолжительную бодрость, но при непомерном употреблении наступают последствия, как при применении других стимуляторов, — головная боль, дрожание рук, неприятные ощущения в грудной клетке, учащенное сердцебиение, рвота. У перепивших отвара повышается агрессивность, часто необъяснимая враждебность, желание кого-либо убить или покончить с собой .

Наркодельцы из Найроби и Момбасы наладили экспорт мирры в соседние африканские страны (в Сомали, например) и в Европу, но экзотическому отвару пока трудно найти спрос на рынке традиционных стимулирующих препаратов, почти таких же по цене, но действующих ощутимее. Нельзя исключить интерес к мирре, если наркосиндикатам удастся заинтересовать растением любителей новизны и экзотики.

— Что принц чувствует, выпив чашку мирры? — спрашиваю я.

— Что стал сильный.

— А еще?

— Что все красиво!

— А еще?

— Что пора масаям идти в другие деревни и возвращать наш скот!

Жители Восточной Африки и Арабского полуострова обнаружили наркотические свойства также у произрастающего в этих двух регионах кустарника хат. С давних времен свежие молодые побеги хата аборигены жуют перед тем, как выпить чашку кофе. Если делать это в умеренных количествах, то уходит усталость и резко понижается аппетит. Растение содержит активные субстанции — катинон и катин, в сорванном побеге они сохраняют стимулирующие свойства двое суток. В высохших листьях катинон превращается в катин, и наркотическая эффективность растений заметно падает. На первых порах, когда наркосиндикаты познакомились с растением, эта особенность удерживала их от массовой заготовки хата и экспорта в дальние страны, но с развитием воздушного сообщения и новых способов упаковки грузов хат стал появляться на наркорынках Европы и США. Его почти всегда имели при себе иммигранты африканцы и арабы.

Масаи, по словам принца, знакомы с хатом, но здесь растение не так распространено, как в других районах, особенно в близлежащих городах. Там, рассказывают туристы, хат жуют люди, когда борются со сном или хотят подавить чувство голода. Это наркотик студентов и рабочих ночных смен.

В последние годы получил распространение структурный аналог катинона и метамфетамина под названием меткатинон (на сленге «кэт» — кошка). Подпольная наркоиндустрия выпускает препарат в форме твердого легкорастворимого вещества, которое нюхают, пьют в растворе, вводят шприцем внутривенно. У нас в Центре не было зависимых от меткатинона, но я встречал их в клиниках Найроби, и по их рассказам (подтверждаемым другими источниками) можно представить особенности наркотического действия меткатинона. Оно близко к воздействию амфетаминов: после короткой и сильной гиперактивности, быстрой работы мозга, эйфории больного охватывает чувство тревоги, приходит бессонница, боль отдается во всем теле. Отравление препаратом может вызвать паранойю, бред, галлюцинации.

Когда мы вернулись в деревню, нас поджидали те же толпы людей, горласто и пронзительно наперебой предлагая свои товары. Я просто обязан был приобрести, наконец, копье сына вождя, поразившее семь слонов. Принц оказался неплохим психологом и коммерсантом. Он уже понял, что мне от покупки не отвертеться и с очаровательной белозубой улыбкой повторил поистине царскую цену, оговариваясь, что стоимость копья на самом деле выше, но он делает скидку ради дружбы масаев и кыргызов.

Ну разве устоишь?

Ночью в бунгало, прислушиваясь к реву диких зверей, пришедших на солончаки близ лагеря Амбосели, перебирая в памяти эпизоды поездки к масаям, вспоминая заросли наркотических растений, часть их древней культуры, я подумал о том, как похоже отношение масасв к этим растениям у подножия Килиманджаро на отношения кыргызов к полями эфедры в предгорьях Тянь-Шаня. Взаимодействие населения с естественными зарослями, в определенных дозах бесспорно целебными, дарованными природой для испытания разума и самозащитных способностей людей почти одинаково на континентах. Распознав их полезные свойства для лечения тела и души, возвышаясь с ними в дни ритуальных празднеств, люди не смогли удержать себя от соблазна переступить границы дозволенного опытом, постоянно увеличивать дозы, получать новые ощущения, даже ценой саморазрушения и гибели. Человеку трудно дается сделать первый шаг, но еще труднее остановиться.

Помню времена, когда государственные предприятия Кыргызстана каждый год заготавливали пятьсот тонн эфедры горной, как называют ботаники это целебное растение. Оно растет по всей Средней Азии, на Кавказе, в Сибири, и идет на изготовление лекарственных препаратов, в том числе солутана, которым лечат приступы бронхиальной астмы. Наркоманы извлекают алкалоид из растения, как извлекают опиаты из мака или из готовых эфедриновых препаратов с использованием химикатов. Попав в кровь, они оказывают на организм токсическое воздействие. Соли большинства тяжелых металлов оседают в организме, преимущественно в жировых тканях. Это приходится держать в уме практикующим врачам, когда они сталкиваются с острой интоксикацией кустарными эфедриновыми препаратами.

Перерабатывая капли и мази, содержащие эфедрин, люди научились кустарным способом получать синтетический наркотик эфедрон (жаргонное название «марцефаль», «мурцовка», «мулька» и др.). При внутривенном введении эфедрона человек ощущает подъем жизненных сил, становится чрезмерно говорлив, навязчив, прилипчив к малознакомым людям. Даже безобидная реплика по поводу его суетливости и безудержного хвастовства своими талантами, обычно мнимыми, способна спровоцировать неадекватную агрессивность. Медики отмечают особое воздействие эфедрона на подростков и прямую связь наркотика с повышенным сексуальным возбуждением. На вечеринках подростки мужского пола уговаривают девочек принять внутривенное вливание эфедрона, чтобы вызвать повышенное половое влечение и склонить к сексу.

Через два-три внутривенных вливания могут появиться признаки психической зависимости, неудержимое желание повторить уже испытанные ощущения. Повтор влечет за собой боли в области сердца и поясницы, больному снятся кошмары, охватывают приступы страха. После эфедронового опьянения чувствуются боли во всем теле, полное изнеможение, душевная угнетенность. Многим кажется, что по коже ползают мурашки.

О мурашках в нашем Центре впервые услышали от пациента лет тридцати, инженера одного из российских заводов на Волге. Он рано женился, семейная жизнь не сложилась, стал выпивать, прошел кустарное кодирование, от алкоголя отвернулся и по совету приятеля, опытного наркомана, стал принимать инъекции эфедрона. Он ощущал радость, в нем самом и вокруг бурлила безмятежная жизнь. Приятель научил выпаривать растворы подходящих препаратов, осаждать ненужные вещества, в раствор остатка добавлять химикалии, пока не получится красного цвета жидкость, легко вбираемая в шприц. Он чувствовал прилив работоспособности, мог сутки трудиться, но это была иллюзия деятельности, почти не оставлявшая следов. Организм требовал возрастающих доз и частых повторений (до пятнадцати — двадцати инъекций в сутки), и когда больной поступил к нам, его руки и тело были настолько исколоты, что казались покрытыми густой сыпью. Но не это вызывало беспокойство врачей. При опийной наркомании обычно потребляется относительно чистый исходный продукт, он может повысить устойчивость пациента к наркотику до пятидесяти — шестидесяти доз, для нормального человека смертельных, и поражение мозга не так сильно прогрессирует. А тут постоянное накопление в организме солей марганца привело к отравлению мозга: стал погибать мозг и с ним двигательные центры, уже едва шевелились руки, ноги, лицевые мышцы. К нам привезли восковую фигуру, у которой живыми казались только глаза.

Интересна деталь — пациент был одним из руководителей предприятия, но деградация личности на глазах большого коллектива нисколько не отражалась на его статусе и карьере. Это вполне отвечает нашему менталитету: если человек не отъявленный негодяй, не причиняет другим зла, его стараются прикрыть, поддержать, прийти на помощь, как ее понимают добрые и мягкосердечные люди.

К нам его привел, а точнее сказать, принес отец, после того как нашел сына лежащим как труп в темной квартире. Звуки и свет его раздражали, не было сил пройти в туалет, он все делал под себя, и, как он потом рассказывал, по его телу ползали насекомые. А однажды под кожей прополз, буравя мышцы, червяк, и только лень мешала дотянуться до червяка и выкинуть в окно. Это типично для потребителей стимуляторов — то бешеная работоспособность, то три-четыре дня мрачного, бессмысленного лежания, при котором нет охоты даже открывать рот. Если сравнивать его состояние, когда он впервые появился у нас, с симптомами какого-либо другого заболевания, то представить можно больного после тяжелейшего инсульта или человека, которого двадцать — тридцать лет лечат в психиатрической лечебнице, — он весь пропитан нейролептиками или сумасшедшими дозами лекарств, предназначенных остановить психоз. Но еще оставалась безумная тяга принять наркотик, чтобы хоть на мгновение выйти из оцепенения. Перед тем как обратиться в наш Центр, отец показывал сына невропатологам, но, не зная способов приготовления эфедрона, они затруднялись поставить точный диагноз и лечили препаратами, как если бы у него была болезнь Паркинсона и надо было лишь устранить скованность и вернуть подвижность оцепеневшим мышцам.