Чему улыбаются Будды в тайландских монастырях

Я рос в мусульманской семье, среди близких мне людей — носители христианской культуры. Но почему каждый раз, когда я оказываюсь в тишине буддийского храма, ко мне приходит особое психическое состояние, заставляющее сосредоточиться, приостановить поток мыслей, всмотреться в себя и с горечью подумать о живущих во мне предрассудках? Сидя в машине, смотрю на проплывающие по обе стороны дороги рисовые поля, заросли сахарного тростника, домики на сваях. При них домашние алтари в виде маленьких раскрашенных пагод и медные чаны для сбора дождевой воды. Прикрыв глаза, стараюсь вызвать в себе состояние безмятежности. Мысленно говорю себе: ты в красивой экзотической стране, твое лицо приятно греет солнце, твои глаза рады небесной синеве, ты совершенно свободен, твои дела успешны, ты счастлив… Но погрузить себя в это состояние не удается, только заставляешь себя думать, что тебе надобно это состояние достичь, и ты, как посторонний, наблюдаешь за борением собственных мыслей и чувств. Моему внутреннему разладу кладет конец низкий прокуренный голос сидящей рядом переводчицы Патчарапи:

— За поворотом уже Супанбури!

Патчарапи, дочь таиландского журналиста, много лет работавшего диктором на радио в Москве, училась в русской школе, окончила Московский университет и теперь, живя с сыном на родине, обрадовалась возможности поговорить на своем втором родном языке, который стал чуточку забываться без практики. Работы у нее нет, и она с энтузиазмом взялась выполнять функции гида и переводчика. Патчарапи познакомила меня со своим другом — офицером бангкокской полиции. Он посоветовал побывать в провинции Супанбури, где девять молодых полицейских, никакого отношения к медицине не имеющих, устроили для юных наркоманов как бы реабилитационный центр. Их пациенты — отбившиеся от рук шалопаи, продававшие из дома вещи для покупки наркотиков, многие и приторговывали ими. За полгода, говорили мне, через руки полицейских прошли сорок три подростка, зависимых от наркотиков по три-четыре года. Они покидали центр, большинство их, уже другими людьми. Я не очень поверил в эту затею, даже скорее готов был осудить ее за профанацию сложной медицинской работы, но прежде захотелось увидеть учреждение, которое еще не получило своего имени.

Одноэтажный белый домик утопает в зарослях сирени и деревцев сумбандан, похожих на акации и усыпанных желтыми, красными, фиолетовыми цветами, смешавшимися на ветвях, словно заблудились и не могут отыскать родные побеги.

У входа нас встречают трое сержантов и заводят в отгороженную от коридора стеклом большую комнату с письменными столами. Сюда матери из окрестных селений приводят упирающихся детей. Этот центр — проект не медицинский, а полицейский. Молодые сержанты — здесь они все в цивильных одеждах — не переоценивают свои возможности по части лечения, но вполне уверены в своих силах научить ребят дисциплине, взаимному общению, производственным навыкам, спорту. Когда к ним попадают наркоманы, перекореженные ломкой, полицейские ведут их в расположенную через дорогу больницу — переливанием крови там снимают абстиненцию. А после новичку отводят место в помещении с зашторенными мелкой сеткой окнами и электрическим вентилятором, дают подстилку, он сам себе находит место на плиточном полу. Подъем в шесть утра, личная гигиена и уборка помещения, все собираются для исполнения гимна, как принято в школах, затем занятия. Вернее, беседы — о наркотиках, о законах, о многом полезном, чего прежде они ни от кого не слышали. В середине дня обед, потом два часа работы на земле или в мастерских. Затем спортивные игры. Их любимая игра «тэкао» похожа на волейбол, только мяч перебрасывают ногами. В шесть вечера снова все поют гимн, до восьми можно читать или смотреть телевизор, а в восемь двадцать — групповая психотерапия.

Сержанты проводят с ребятами круглые сутки. Если врачи посоветуют, подростков-героинщиков будут провожать в больницу на прием метадона, но в другое время у них не будет свободной минуты. Убирают постели, готовят еду, работают во дворе, обсуждают в группе свои проблемы с участием монахов из местного храма. Монахи знают, что здоровая психика не у тех, кто живет без конфликтов, а у тех, кто умеет из них выходить с минимальными потерями, и дают ребятам советы. Их ежедневные разговоры тоже можно отнести к групповой психотерапии. Монах или сержант полиции — активные партнеры в дискуссии, в которую вовлечены ребята.

Почему матери ведут сыновей к полицейским, а не в больницу?

Ответ для меня неожиданный.

С некоторых пор больница направляет к полицейским своих наркозависимых пациентов на долечивание. Медикам трудновато подолгу держать ребят, создавать условия для их общения, требовать дисциплины. В центре выпрямляются быстрее. Но полицейские принимают только тех, кто на это согласился, пусть даже под нажимом родителей. Полицейские сами, напомним, молодые, ненамного старше своих подопечных, и копаться с группой в саду или вместе гонять в футбол для них тоже приятное времяпрепровождение.

Говорю с молодым курчавым атлетом лет двадцати из Паттайи. Он перепробовал марихуану, йабаа, экстази, последние три года сидел на героине. Дважды был судим, каждый год пытался лечиться по метадоновой программе, но больше четырех месяцев без наркотика не выдерживал. Смотрю его руки — все вены сожжены. В последнее время кололся в шею, в язык, в пах.

— С наркотиками я покончу, — смеется. — Только две вещи бросить не смогу: алкоголь и женщин.

— Когда сидишь на героине, с женщиной можно опозориться, — говорю я.

— Знаю, друзья говорили… Но сейчас я нормальный!

У Патчарапи в глазах стояли слезы.

— Что с вами? — спросил я.

— Он так похож на моего сына.

Пока мы говорили с сержантами и подростками, пожилая женщина привела новичка. Ему двадцать один, в семье он четвертый, три года назад начал принимать йабаа, по три таблетки в день, испытывал эйфорию в течение четырех-пяти часов. Мать год назад обнаружила его пристрастие, видела, как он худеет, как его мучают боли в пояснице, надеялась образумить, но когда сын стал уносить из дома вещи, ничего не оставалось, как притащить в полицию.

Практически никто центр не финансирует. Полиция, нуждаясь в средствах, не в состоянии брать расходы на себя, хотя гордится молодыми сотрудниками. Пока хватает частных пожертвований — список меценатов на стене у входа в центр. Открывает список заместитель министра внутренних дел Таиланда. Походив по центру, он не удержался, достал из кармана пятьдесят тысяч батов. Жители городка приносят картошку, мясо, овощи… Почему бы с родителей не брать плату на содержание их непутевых детей? «В провинции люди небогатые и деликатные. Возьмешь деньги с состоятельных родителей, поостерегутся приводить своих бедняки», — говорят сержанты.

В сущности, молодые полицейские из провинции Супанбури, в ста километрах к югу от Бангкока, напоминают простую истину о лежачем камне, под который вода сама не потечет, как бы громко мы вокруг ни заклинали, воздевая к небу бездеятельные руки.

Потребители наркотиков не торопятся стать на учет, потому трудно, а подчас невозможно подсчитать с достаточной достоверностью, сколько их на самом деле. И когда в 1963 году первый директор Таньяракской больницы для наркоманов доктор Прэйон Норакарнфадунг отнес к потребителям опиума и героина четыреста тысяч таиландцев (одна четверть тайцев и три четверти китайских иммигрантов), медиков заинтересовала не столько численность, сколько массовая склонность к употреблению кустарно приготовленного и сравнительно дешевого «цветного» («смешанного») героина с чистотой очистки от восьми до двенадцати процентов. Четыре года спустя в стране появился и быстро вышел в лидеры наркотического рынка так называемый «героин № 4» с чистотой очистки девяносто — девяносто пять процентов. Его принимают внутривенно почти восемьдесят процентов всех зависимых. Большинство пациентов больницы — выходцы из среднеобеспеченных семей, где есть что выносить из дома и продавать для постоянной подпитки себя наркотиками.

Первый лечебный центр был создан в сорока двух километрах от Бангкока в конце пятидесятых годов как ответ официальной медицины на постановление правительства об отмене курения, торговли, производства опия в стране. Центр способен был принять до тысячи добровольцев — курильщиков опия, готовых лечиться в стационарных условиях. Для купирования синдрома отмены врачи применяли опиумную вытяжку в комбинации с бромидом калия и хлоралгидратом (эту методику тогда использовали в лечебном центре Св. Джона в Сингапуре). Но когда через год здесь появился очищенный героин, для снятия абстиненции героиновых наркоманов тайские медики одновременно с американскими коллегами впервые опробовали метадон. Вскоре центр разделили на два отделения — в одном устроили стационар для снятия абстиненции, в другом — пункт реабилитации больных.

В 1967 году в тридцати километрах к северу от Бангкока открыли специализированную Таньяракскую больницу — национальный центр лечения и реабилитации наркозависимых. Я принял приглашение тайских медиков посетить эту лечебницу. Из окна машины виднелись кукурузные поля и буйные заросли кустарников. Возможно, эти заросли натолкнули короля Таиланда на мысль назвать новую лечебницу сочетанием двух слов: «танья» (пышная растительность) и «арак» (лечение). Таньярак — «зеленый район лечения» или «лечебный растительный район».

Доктор Смит Ватанатуньярума ведет меня через холл с позолоченной статуей Будды и фотографией под стеклом ныне здравствующего короля, покровителя всех форм помощи подданным, страдающим наркотической зависимостью. Повышенное внимание к лечению алкогольных и наркотических зависимостей — передаваемая по наследству традиция тайских монархов. Доктор Ватанатуньярума и шесть сотен его коллег довольны отношением короля к предмету их забот и к ним самим. На содержание комплекса выделяется семьдесят миллионов батов в год. Ежемесячная заработная плата врача-нарколога от двенадцати до сорока тысяч батов (от трехсот до тысячи долларов). При довольно низких ценах на товары и услуги — это очень даже неплохо. Я спросил, берут ли врачи с пациентов незаконные поборы. Доктор удивился подозрению.

— Ну как же, — не унимался я, — мне говорили, пациенты приносят врачам мясо, молоко…

— Это совсем другое дело! Больной вылечился, врач стал его приятелем… Каждый благодарит как может.

В год здесь проходят курс лечения до десяти тысяч человек. Полный курс, применяемый таньяракскими врачами, предусматривает четыре стадии.

На стадии предварительного приема продолжительностью семь дней медики в беседах с больным выясняют его прошлое и психологически готовят к предстоящему лечению. Эффективность лечения во многом зависит от того, насколько осознанно пациент его принимает. В это же время больница знакомится с семьей пациента, выясняет ее проблемы и ориентацию, стараясь помочь понять свою ответственность перед больным.

На стадии снятия абстиненции (сорок пять дней) зависимым от героина предлагают под наблюдением врачей метадон, замещающий привычный наркотик. Начинают с суточной дозы тридцать миллиграммов и, постепенно снижая дозу, выводят пациента из абстиненции.

На стадию реабилитации отводится шесть месяцев. Имеются в виду четыре аспекта реабилитации: физический, психологический, социальный, профессиональный. За это время больной освобождается от физической и психической зависимости и вовлекается в нормальную трудовую жизнь.

Заключительная послелечебная стадия рассчитана на один год. Прошедшие курс лечения должны за этот срок подготовить самоотчет для решения возможных новых проблем, консультаций с медиками и, не исключено, повторного лечения. Хотя врачи пять лет наблюдают за бывшим пациентом, навещают дома его и его семью, из шестидесяти тысяч больных, каждый год поступающих на лечение в клиники Таиланда (девяносто пять процентов мужчин и пять процентов женщин), две трети — уже не в первый раз.

В одной из палат я говорил с пациентом-рецидивистом. Парень лет двадцати четырех сидел на койке, опустив на колени обнаженные руки в серебряных браслетах, величественный, как принц из восточных сказок. Сам из Малайзии, десять лет был на метадоне. Лечился травами в монастыре Тамкрабок, но не помогло. «Уж лучше на метадоне, чем в монастыре!» — хмурится принц.

— А что в монастыре?

— Доберетесь до него — не будете спрашивать!

В последнее время пациент вернулся к героину.

— Какой максимальный срок удавалось продержаться без наркотиков, метадона, любых препаратов? — продолжаю я.

— Один год.

— Судимость была?

— Пять лет сидел.

— В тюрьму попадают наркотики?

— А то нет…

— Есть среди приятелей больные СПИДом?

— Откуда мне знать.

Из бесед с врачами выяснилась их повышенная деликатность в отношении с пациентами, зараженными СПИДом. Таких — каждый пятый. Их особенно много среди героинщиков, привыкших к внутривенным инъекциям. Обнаружив смертельное заболевание, медики ни за что не скажут об этом пациенту, пока он сам не потребует ответа. Многие не хотят об этом знать, не желают пользоваться препаратами, способными уменьшить ВИЧ-инфекцию, и медики хранят их тайну, опасаясь безысходным сообщением довести человека до самоубийства (такое бывает) или вызвать к нему брезгливо-неприязненное отношение в семье. Для тех, кто сам хотел бы провериться, существуют анонимные клиники. В Таньяраке сказать о болезни готовы только тому, у кого она уже на второй или третьей стадии или если пациент сам проявит к этому интерес. Немой вопрос, почему бы не создать для таких больных особое отделение и тем самым ограничить их контакты, доктор Ватанатуньярума удивился:

— Какое у нас право их изолировать? Они не делают ничего плохого. Предупреждают только тех, чья работа или образ жизни предполагают угрожающие обществу неизбежные связи. Например, проституток.

Мы вышли из главного корпуса и направились вдоль прудов с белыми лилиями к зданиям под красными черепичными крышами, где прошедшие курс лечения и не имеющие квалификации учатся ремеслу, чтобы вырваться из деклассированной среды. Наркоманы-подростки (есть пятнадцатилетние) здесь ходят в школу. Для пациентов постарше — курсы кройки и шитья, кулинарии, по сварке решеток и оград, токарного дела, деревообработки, ремонта машин, земледелия и ухода за скотом. Шесть месяцев пациенты будут заниматься в рамках индивидуальных реабилитационных программ, включающих психотерапию, моральное и религиозное обучение, профессиональный и поведенческий тренинг, активный отдых. После выписки больной обязан следовать предложенной ему программе в течение года. Пациенты — жители Бангкока и соседних провинций — объединяются в группу домашнего посещения и послелечебного ухода. По информации врачей (она подтверждена анализами мочи), в течение года не прикасались к наркотикам больше половины прошедших лечение, на протяжении двух и трех лет — четырнадцать с половиной процентов, больше трех лет — пять с половиной процентов.

Тридцатилетний опыт лечебного центра Таньярак обнаружил тревожную закономерность. Многие пациенты покидали больницу задолго до окончания курса и снова обращались к наркотикам. Иногда молодые люди, попав на лечение как зависимые от легких наркотиков, находясь в палатах вместе с наркоманами-рецидивистами, быстро переходили к более сильным органическим и синтетическим препаратам, обучались технике их использования.