К индейцам Амазонки за секретом божественного листа

Полиция и контрабандисты на протоках реки — Вальдивино: «Не пойму, почему все помешались на коке…» — Сквозь лес растительных галлюциногенов — Легенда о Манко Капак, «матери коки» — Полеты от отвара аяхуаски — В гостях у Хитомы Сафиамы, вождя уитотос — «Мы сохранились потому, что не забыли наших традиций…» — Корона индейского вождя летит к Тянь-Шаню

Мы поднимались вверх по Амазонке между перуанским городом Игитос и бразильским Манаос; между ними заболоченная, спутанная лианами, почти непроходимая тропическая сельва. Контрабандисты с давних времен использовали водную систему для вывоза шкур исчезающих или редких животных — ягуара, пумы, черной пантеры, крокодила. Полиция поджидала нарушителей закона на выходах из проток, но соблазн прибыли был столь велик, что контрабандисты в запутанных речных лабиринтах лопатами рыли узкие каналы, доступные только для их каноэ и невозможные для прохода полицейских катеров. Им помогали проводники — местные индейцы-охотники. Когда-то все они работали на каучуковых плантациях, но промысел заглох, и они обрадовались возможности вернуться к охоте. Со временем полиция ужесточила контроль на реке, к тому же спрос на натуральный мех стал угасать, и люди ушли на поиски новых точек приложения своих сил.

В конце семидесятых годов труднодоступные амазонские леса привлекли внимание кокаиновых фабрикантов средней руки. С помощью индейцев, вооруженных топорами и готовых подзаработать, они расчищали посадочные площадки для частных самолетов и под старыми пальмами строили подпольные производства по переработке листьев коки в кокаин. Мой проводник Вальдивино, бразилец из Табатинго, не раз натыкался на лесные аэродромы, охраняемые вооруженными людьми, удивляясь, как ему удавалось уносить ноги. Аэродромы и постройки не заметишь с реки, они во глубине сельвы, в двухстах — трехстах километрах от берега. Только в 1988 — 1989 годах бразильским, колумбийским, перуанским властям удалось, применяя авиацию, флот, наземные воинские подразделения, освободить бассейн от кокаиновых фабрик. Индейцам ничего не оставалось, как вернуться к выращиванию бананов и ловле пираруко — пресноводных рыб весом в полтора-два центнера каждая; куски этих рыб индейцы вялят на солнце. За бананами, сладким картофелем, вяленой рыбой к индейским хижинам приплывают торговцы из латиноамериканских городов.

А плантаций коки на Амазонке не осталось, хотя в поселениях индейцев практически у каждой хижины растет кока, не предназначенная для продажи, вполне удовлетворяя религиозные, медицинские, астральные потребности племен.

— Не пойму, почему все помешались на коке и никто не спрашивает о других целебных растениях? — удивляется моим вопросам Вальдивино.

У Вальдивино шестеро детей, он зарабатывает на жизнь, сопровождая искателей приключений или, подобно мне, ищущих ответа на вызовы своей профессии. С древнейших времен андские индейцы употребляют коковый лист, поклоняются ему, и мне хотелось побольше узнать об этой традиции. Просто везение, что в колумбийском городке Летисия, где схо¬дятся три государства — Колумбия, Бразилия, Перу, — меня свели с этим сильным смуглым человеком, отвечающим на любой вопрос белозубой улыбкой. В жилете со множеством карманов, в легкой шапочке с козырьком, повернутым к затылку, и в больших защитных очках он смотрится экзотично, особенно когда стоит на носу нашей длинной лодки и жестом обнаженной бронзовой руки подает команду мотористу Орландо, симпатичному креолу, смотрящему вперед из-под надвинутой на глаза соломенной шляпы.

У ног Орландо двенадцатилетний Мануэль. Он помогает отцу, вычерпывая консервной банкой воду из лодки. У реки сотни рукавов с похожими темными тоннелями; их образуют густо вьющиеся растения, в том числе лианы, сомкнувшие вершины деревьев в одну крышу; под крышами река выглядит паутиной каналов. Лодка вплывает под высокие прохладные своды. Из некоторых мы выбираемся не раньше, как через двадцать — тридцать минут, хотя идем не на самых малых оборотах. Невозможно понять, как в этом царстве узких проходов, не отличимых друг от друга, Вальдивино и Орландо безошибочно прокладывают курс.

Сколько ни плывешь, никаких развалин легендарных городов, исторических памятников, следов древнего человека; ни намека на исчезнувшие культуры, какие встречаешь на берегах Нила, Ганга, Янцзы, даже холодной Лены или Амура. Хотя латиноамериканские мифы не лишены прекрасных фантазий, вроде истории некоего амазонского царства, существовавшего во времена, когда волны выносили на берег золотой песок и алмазы, а молодой вождь по имени Эль Дорадо был в золотых одеждах, усыпанных драгоценностями. Увы, ни малейших следов былых цивилизаций. Только полноводная река и мощь необузданной природы.

Орландо заглушил мотор, лодка бесшумно скользнула в тихую заводь и уткнулась в зеленую оградку. Когда я привстал, то не смог удержаться от возгласа изумления: на воде лежали царственные Виктории Региа — гигантские зеленые блюда, словно обведенные циркулем, по полтора-два метра в диаметре, соприкасаясь чуть приподнятыми над водой ободками. Лотосы едва покачивались в зарослях дикого риса и растения муруре с листьями, похожими на деревянные ложки. На фотографиях эти совершенные круги кажутся преувеличенными. Но когда видишь, как на невысоких бортах сидят птицы и пьют со дна лотоса воду, заставляешь себя верить глазам. Между гигантскими лотосами покачиваются розоватые цветы. Англичан Ричард Шомбург, путешествуя по Амазонке в январе 1837 года, увидел цветок лотоса в момент, когда он начинал распускаться, — нежно-белый по краям и пурпурный посредине. Картина его поразила: «Казалось, передо мной лежало ничем не прикрытое сердце!»

Португальцы называют этот лотос «форно», то есть сковорода, на какой индейцы поджаривают маниоковую муку. Приподнятые над водой борта на самом деле придают растению вид сковороды.

— Берегите руки! — закричал Вальдивино, когда я, перегнувшись через борт, попытался приподнять край лотоса, чтобы понять, на чем громадина держится. Нижняя поверхность вся в острых красных шипах, шипы переходят на уходящий в глубину мощный коричневый корешок, не даю¬щий ветру сорвать растение и нести вниз по реке.

Орландо снова завел мотор, лодка дала задний ход и вернулась в широкое русло. По обоим берегам тянулись влажные леса, слышались крики обезьян, пытавшихся привлечь наше внимание своими акробатическими трюками. Однако изумиться заставляют розовые пресноводные дельфины бото. Дельфины возникают внезапно; не успеваешь вскидывать кинокамеру, как они, совершив прыжок, входят в воду, чтобы несколько мгновений спустя показать свой номер в другом месте. Вальдивино призывает их, как дрессировщик, глухими ударами весла о борт и особым свистом, но умные дельфины не дают себя обмануть.

— Все кока, кока… Им неинтересны другие целебные растения! — продолжает удивляться Вальдивино.

В экваториальных тропических лесах полно растительных галлюциногенов. С доколумбовых времен местные жители добавляют их в кукурузное пиво, в другие возбуждающие напитки, доводя себя до эйфорического состояния, когда, по словам проводника, как бы со стороны видишь раздельные прекрасные полеты собственной души и тела, достигающих небес. Сильнейшие галлюциногенные свойства, например, у дикой лозы аяхуаски. В лозе алкалоиды, вызывающие такие же последствия, как ЛСД. Едва ли не все народные целители на востоке от Анд, особенно в районах Перу, применяют аяхуаску для группового лечения нервных расстройств и психических заболеваний, для предсказаний будущего, выяснения намерений врагов, для сексуального возбуждения. В некоторых городах целители — их зовут аяхуаскеро — так же авторитетны, как последователи классической медицины. Однажды Орландо получил из рук аяхуаскеро кружку отвара лозы с неизвестными ему травами. Пока пил, целитель обкуривал его табачным дымом. Через полчаса больной почувствовал в теле легкость, у него обострился слух, и показалось, что все предметы вокруг стали менять окраску. Скоро больному стало лучше. Как запомнил Орландо, аяхуаскеро готовил отвар при нем, своими руками, не допуская к священнодействию даже членов семьи.

Причиной этой болезни Орландо считает злонамеренные колдовские козни своих врагов — изгнать силы, причиняющие зло, обычные врачи бессильны. Расколдовать может лишь аяхуаскеро. Техника индейских народных врачевателей, как я понял, близка целительским сеансам сибирских шаманов — те и другие сопровождают лечение свистом, пением, заговорами, но латиноамериканцы в большей мере применяют растительные галлюциногены, чтобы вызвать видения не только у себя, но и у пациентов. Рассказывают, в перуанских городах и деревнях аяхуаскеро по вечерам обходят хижины, встречаются со своими пациентами, в том числе потенциальными, не жалея для них слов утешения, как сказали бы у нас — занимаются психотерапией .

От Вальдивино и Орландо я услышал еще о двух растительных амазонских наркотиках.

Иоко — одна из лиан, карабкающихся из прибрежной растительной тесноты по стволам других деревьев ближе к свету; из стружки ее коры обитатели сельвы варят настой. Выпив чашку, можно отправляться по делам на полный день, не испытывая ни голода, ни жажды.

— Запас иоко есть в каждой индейской хижине, — уверяет Вальдивино.

— И в хижине Вальдивино? — спрашиваю я.

— Вальдивино не индеец, но если поискать, в его хижине тоже найдется иоко.

О растительном наркотике яхе одно время гуляло много легенд; индейцы доказывали, будто, выпив отвар, они чувствовали изменение сознания, высшую степень сосредоточенности; видели события, свидетелями которых они не были и быть не могли, но те события действительно случались на большом от них удалении и в те минуты, когда они привиделись. Выпив кружку яхе, кто-то в состоянии наркотического опьянения видел смерть близкого человека, а потом оказывалось, что эта беда на самом деле случилась именно в то время. Когда по непонятным причинам вблизи деревни исчезает дичь, деревенский колдун, говорят, сам выпивает яхе, к нему приходит видение мест, где дичь прячется, он ведет туда свое племя. Исследователям не удается доказать телепатические свойства яхе, но очень может быть, что содержащийся в лозе алкалоид действует на нервную систему, вызывая невероятные галлюцинации.

Королем амазонской растительной фармакопеи все-таки остается лист коки — эту культуру начали выращивать в Андах за две тысячи лет до образования империи инков. С древних времен здесь постоянно жуют шарики из толченого листа коки с примесью извести. Порошок перебивает вкус горечи и помогает растению полнее проявить свои стимулирующие свойства. Племя получало известь, сжигая на кострах кости убитых зверей или выброшен¬ные на берег ракушки. Жители глубинных районов отдавали прибрежным племенам свой скот в обмен на морские раковины. У каждого мужчины была при себе тыквенная бутылка («попоро») с известковым порошком и тонкая палочка — доставать примесь. Перекатывая во рту и высасывая коковый шарик, индейцы ощущают легкое онемение щеки и языка и слабое подобие эйфории, какая бывает при приеме внутрь кокаина.

Легенды Южной Америки выводят происхождение коки от божественного Солнца. Самая земная из версий называет «матерью коки» Манко Капак, жену четвертого Великого Инки. Обворожительную развратницу за беспутство казнили, тело разрубили на части, разбросали к востоку от Кордильер. Грешные останки проросли пышными кустами, их листья несли людям ощущение счастья и становились предметом поклонения. Индейцы боготворят не только само растение, но даже кормящие его своими соками участки земли.

Сегодня использование коки сопровождается особым ритуалом. Мне рассказывали, что племенные празднества с употреблением психотропных веществ предполагают не только возбуждение фантазий в мозгу, воспаленном алкалоидами, но и открытый контроль за мерой потребления наркотика, за состоянием здоровья и поведением каждого участника церемонии. Племя само предписывает правила обращения с веществами, мало считаясь с официальной государственной политикой, направленной на полное искоренение коки. В наши дни все больше этнографов склоняются к мысли о важности терпимого и деликатного отношения к сохранившимся ритуалам традиционных обществ. Мне хотелось услышать интерпретацию истории коки и ее использования из уст какого-либо здравствующего вождя индейцев.

— Потерпите до вечера! — говорил Вальдивино, с адмиральским величием стоя на носу лодки. По его расчетам, к вечеру мы доберемся до племени уитотос, живущего в лесу на левом берегу реки. Он знаком с наследственным племенным вождем, только бы застать его в деревне — временами вождь отправляется на каноэ в протоки бразильской части реки, между Амазонкой и Кокитой, навестить разбросанных по сельве соплеменников. Во времена каучукового бума, когда толпы искателей удачи ринулись в амазонские леса, становясь серингейро (сборщиками каучука), и каучук начал шествие по Европе, а затем по всему миру, многих уитотос, обитавших в местах скопления каучукового дерева гевеи, пришельцы стали продавать в рабство. Спасаясь от истребления, племена уходили в дебри. В отличие от завезенных сюда африканцев, довольно легко приспосабливавшихся к новым условиям, индейцы переносили перемены с трудом и были на грани вымирания. Теперь потомки оставшихся в живых уитотос поддерживают связи в надежде возродить свое когда-то сильное племя. Застанем ли мы их вождя в деревне или вождь уже где-то на Амазонке в каноэ постукивает по обтянутому шкурой леопарда барабану и подбадривает гребцов?

Когда лежишь на дне моторной лодки, летящей по большой безлюдной реке, оставляя за кормой бурный пенистый след, и спиной ощущаешь ритмичные, но не сильные удары о днище волн, забываешь обо всем на свете, даже о том, как перелетел на южную часть материка с северной; прекрасное состояние, когда думаешь ни о чем, всматриваясь в детали мироздания, прислушиваясь к самому себе, ощущая себя то властителем мира, то беспомощной пылинкой, которую несет из одной космической сферы в другую, как шамана, в экстазе легко путешествующего по реальным и ирреальным мирам. Ты возносишься над мистическим пространством, обращаешь невысказанные молитвы к небесным богам. Твое тело превратилось в сплошной удивленный глаз, вбирающий в расширенный зрачок летящий над тобою весь белый свет. Только холодные капли волн, попадая на умиротворенное лицо, на миг пробуждают от сладкой дремы, чтобы затем вновь позволить общение с небом.

Может быть, только в космосе бывают такие яркие, нежные, переливчатые краски, как при восходе солнца над Амазонкой. Во тьме едва различима над темной водой опушка тропического леса, протоки и острова только угадываются в дрожащем воздухе, но небо уже окрасилось в лиловые цвета; не успеваешь перевести дух, как краски перейдут в светло-розовые, пурпурные, а затем все небо над головой заблистает чешуйчатым серебром.

— Орландо, — спрашиваю я, — ты пробовал наркотики?

— Один раз. Туристы-американцы угостили сигаретой с марихуаной. Я отказывался, но они уговорили.

— Ну и как?

—Ничего хорошего.