Героиновые лабиринты Нью-Йорка

Возвращение в Беш-Кунгей на подлете к Манхэттену — «Экс» у входа в «Тоннель» — У доктора Бенни Примма, советника президентов США — Поддерживающая терапия: споры о метадоне — Офис по особым наркотикам — Альтернативные программы Ронды Фердинанд — Наш пациент между Бишкеком и Бруклином — Специальные агенты DEA

Боинг-747» шел в облаках к Нью-Йорку.

Смотрю на часы — они у меня всегда, где бы я ни был, показывают бишкекское время. Сегодня суббота, десять утра без пятнадцати минут. В нашем корпусе на улице Фучика идет работа. В первые дни больной плохо слышит и понимает новый для него персонал. Одна мысль все еще гложет и не дает покоя: как достать наркотик, где уколоться «в самый последний раз». Об этом его сны по ночам. На него навалили кучу лекарственных препаратов, сняли боли эпидуральными блокадами. И способ применения таких блокад, и очистка организма аферентными методами (энтеросорбционная терапия, плазмаферез), и многие другие подходы, прежде в наркологии не применявшиеся, нами запатентованные, интересны нам не как регалии, висящие на стене и напоминающие о заслугах, а по причинам конкретного свойства.

Во-первых, они на самом деле стали нашим главным инструментарием в лечебном процессе. Выполняя в год своими силами около шести тысяч аппаратных лечебно-оздоровительных сеансов (плазмаферез, гемосорбция, УФО крови, гипербарическая оксигенация, транскраниалъная электростимуляция, лазеротерапия) и тринадцать тысяч физиотерапевтических процедур (акупунктура, массаж, мануальная терапия, бальнеотерапия, среднегорно-морская климатотерапия, фитотерапия), мы гарантируем больному подходы не только на уровне мировых стандартов, но часто превосходящие их .

Во-вторых, вовлечение персонала в исследовательскую работу, для наших врачей обязательную, создает в клинике климат, при котором исключены или, скажу осторожнее, крайне редки какие-либо дрязги и психологическая напряженность. Люди заняты делом, им интересным. Публикуют работы в авторитетных медицинских изданиях, выступают на представительных международных форумах (Бишкек — 1996, 1997, 1998; Иерусалим — 1997; Москва — 1997, 1999; Мельбурн — 1998; Гамбург —1998; Лондон — 1999). Еще недавно невозможно было представить: Медицинский Центр Назаралиева, частное лечебное учреждение, осуществляет свою деятельность в рамках государственной программы Кыргызстана по борьбе с наркоманией и незаконным оборотом наркотиков.

Без пяти десять… В здании на Беш-Кунгее все готово для заключительного сеанса лечения. На втором этаже в зале с чистыми белыми стенами и занимающим все пространство пола белым полумягким матом вспыхнули по углам четыре мощных потолочных светильника. Психотерапевт Г.Ж. Аджибекова и нарколог В.Н. Батурина накануне провели беседу с больными, рассказали, что будет происходить, но вчерашний разговор не успокоил, а, скорее, взволновал, и это хорошо, у больного обострится восприимчивость. Утром он уже сделал зарядку и пробежку берегом реки, а теперь на него торжественно надевают свежую белую майку с логотипом «МНЦ», как на солдата перед последним боем. Больные готовы, за ними уже пришли. Сейчас они ступают на маты, встают в позу Ромберга, вытягивают руки вперед, руки дрожат, и я слышу сквозь самолетный гул знакомый голос врача, припавшего к уху больного: «…С тех пор как ты решил лечиться, ты сделал первый шаг к себе! Уходит та сила, которая тебя тянула к наркотикам, мы нашли другую силу, мощную эмоциональную силу, которую ты почувствуешь, когда проснешься после стресса! Не выстоишь эти десять минут — тебя затопчут! Выстоишь — будешь человеком!»

… Я отпил глоток кофе, когда смуглый сосед, попивая чай, скосил глаза на мою чашку.

— Не чувствуете привкуса? — Он принюхался.

— Все в порядке, — ответил я. — Чистый бразильский кофе.

— Вы уверены? — Его нос ищейкой тянулся к моей чашке. — Сеньор не слышал о наркотиках в кофе на борту, который летел во Флориду?

И любитель чая рассказал нашумевшую историю, о которой писали газеты. В самолете, летевшем из Латинской Америки во Флориду, пассажир ощутил непривычный вкус кофе, поданного стюардессой. Другие пассажиры тоже морщились. В аэропорту пакетики с кофе из бортового запаса «Боинга» передали службе надзора за качеством продуктов. Экспертиза обнаружила в двух сотнях пакетов смесь растворимого кофе с кокаином. Накануне вылета наркоторговцы каким-то образом спрятали на борту коробку с пакетиками, не предусмотрев, что стюардессы случайно наткнутся на нее и разнесут кофе по салону.

Такую историю я услышал на подлете к Нью-Йорку.

И вот аэропорт имени Джона Кеннеди. Застекленная галерея второго этажа, откуда машут руками встречающие, лязг багажных тележек, таможенники в белых рубашках потрошат чемоданы у подозрительных, на их взгляд, пассажиров (в большинстве это латиноамериканцы и арабы). А выйдя из здания аэровокзала, ощущаешь влажный воздух, настоенный на океанских водорослях и бензине, берешь такси и, как с вышки вниз головой, ныряешь в бешеный мир скоростей.

До сих пор, бывая в Нью-Йорке, я не вникал всерьез в наркотическую ситуацию; мои представления формировались из уличных наблюдений, публикаций в прессе, бесед с политиками. В один из приездов меня приятно удивил вице-президент Альберт Гор, обнаруживший в разговоре довольно глубокое знание предмета.

Нью-Йорк наркотический, я бы сказал, тот же Вавилон, только с жесткой пропускной системой. Вы можете купить наркотик где-то на Третьей и Четвертой стрит, или в Гринвич-виллидж, или в рыночной сутолоке Чайнатауна, или в десятке других известных всем мест, но не сразу. Если вас не привел завсегдатай подпольного рынка, хорошо известный торговцам, вас будут цепко оценивать — не переодетый ли вы полицейский. Их множество, в том числе под видом бродяг или среди прогуливающихся длинноногих девушек в мини-юбках. Настороженность наркоторговцев наблюдаешь у входа в дискотеку «Тоннель» на углу Двенадцатой авеню и Двадцать седьмой стрит, самую крупную в Манхэттене. Там собирается до пяти тысяч подростков. Мне говорили, в их толчее нетрудно определить продавцов экстази. Они стоят, не двигаясь, у стены, как бы поджидая приятелей, цепко оглядывая прохожих. И после вопроса «Экс?», обращенного к ним полушепотом, улыбаются, словно рады встрече, отводя подозрения от снующих в толпе агентов полиции, и в крепком рукопожатии быстро осуществят обмен по формуле «деньги — товар». Я подошел к одному — по всем приметам торговцу — с тем же шепотом: «Экс?» Молодой человек посмотрел по сторонам, сунул было руку в карман, но, вскинув на меня глаза, вдруг покачал головой. Что-то не внушило ему доверия — может быть, возраст: я все-таки постарше его обычных клиентов.

В кассе отдаю двадцать долларов за входной билет. И после досмотра, как в аэропорту, проводимого двумя крепышами боксерской наружности, прохожу другой пост, где молодые люди того же типа наносят на запястье моей руки светящееся вещество, чтобы я мог свободно выходить и возвращаться. И попадаю, наконец, в оглушительное столпотворение, пронизанное пучками ослепительных лазерных лучей, возбуждаемое безумными ритмами музыки. Под потолком фантасмагорично кружатся чучела белых ангелов с крыльями, раскинувшие руки обнаженные красавицы; в беснующихся толпах светятся зеленью фосфоресцирующие прутья, обвитые вокруг голов. Посреди неведомо как уцелевшие при постоянных приливах толпы высятся две тесные металлические клетки, как для попугаев, но в рост человека; в клетки можно войти одному или вдвоем, продолжая извиваться в танце, принимать эротические позы, ни на кого не обращая внимания, в уверенности, что здесь вы можете вытворять со своим телом что вам вздумается, никому не мешая. В полутемных углах юноши и девушки дают полную волю чувствам, усиленным наркотиками, как будто вокруг никого нет. Но поражает меня другое — как девочки лет четырнадцати-пятнадцати в сильно декольтированных майках и юбчонках, скорее похожих на трусики, проходят сквозь толпы разгоряченных молодых людей, и ни один из них — я долго присматривался и повторяю — ни один не заговаривает с незнакомой ему девушкой. Не дотрагивается до нее хотя бы невзначай, как будто ее тело под сверхвысоким напряжением. Все машинально отступают и дают проход.

Когда я поделился наблюдением с нью-йоркским приятелем, он удивился — как могло быть иначе, — если бы молодой человек в общественном месте проявил неприличный интерес к девушке, да еще неловким способом, ему грозил бы арест.

Нью-Йорк наркотический — это множество молодежных общин, часто со своим стилем одежды, причесок, бижутерии, поведения и собственными идолами в музыке. Здесь популярны марихуана и гашиш в виде брикетиков. На улицах или в парках, особенно примыкающих к университетским корпусам, можно увидеть на зеленых лужайках группы юношей и девушек с отрешенными лицами, переживающих галлюцинации, склонных к депрессивным реакциям, задыхающихся в глубоком кашле. Подростки из обеспеченных семей и с высоким умственным развитием обычно враждебны к ценностям, принятым у «истеблишмента», и в кругу сверстников демонстрируют свой протест вызывающе, иногда шокирующе.

Нью-Йорк наркотический — это этнические кварталы, где высоко на железных балконах в горшочках или в подвалах при свете мощных ламп выращивают на гидропонике марихуану. Этим не занимаются лидеры общин, влиятельные фигуры в криминальном мире. Им доставляют мешки с наркотиками для хранения и распродажи. У каждого строго очерченная территория сбыта, своя сеть дилеров и уличных продавцов. Среди русских оборотистые наркодельцы не замечены, даже на Брайтон-Бич. Они появились, когда рынок уже был жестко организован, поделен между группировками и пытаться втиснуться в него небезопасно. Это совсем не то, что в одиночку подделывать банковские документы или на бензоколонках разбавлять бензин. Но среди наркоторговцев есть выходцы из бывшего СССР. Многие из них почему-то работают на итальянских перекупщиков. По старой привычке называть водку «белой» в отличие от портвейна («красного») выходцы из России кокаин зовут «белым», а героин — «коричневым». Пролетарский писатель назвал бы сегодняшний Нью-Йорк Городом Белого Дьявола.

Нью-Йорк наркотический — это специализированные наркотические клиники во всех районах, реабилитационные центры, пункты бесплатной выдачи легких наркотиков для замены тяжелых. Общественные фонды, созданные знаменитыми и не очень известными состоятельными людь¬ми. Это армия молодых добровольцев из «корпуса мира», других общественных организаций, готовых бескорыстно служить в лечебных учреждениях, ухаживая за больными, помогая им при абстиненции и, прикусив губу, терпеть их дикие выходки.

Нью-Йорк наркотический — это, наконец, космические съемки коковых и маковых плантаций, подпольных наркопроизводств на обоих полушариях, радарная слежка за курсом подозрительных океанских кораблей. Банки, участвующие в финансировании международных антинаркотических проектов. Это ООН, куда съезжаются президенты и премьер-министры намечать общую стратегию; штаб-квартиры международных организаций, контролирующих наркотики; десятки больниц по лечению наркоманий. Армия полицейских, сотрудников спецслужб, агентов самой профессиональной в мире антинаркотической агентурной сети. И — множество трупов, развозимых на ревущих полицейских машинах по моргам. Двадцать процентов гибнущих в автомобильных катастрофах нью-йоркцев, говорили мне,— потребители кокаина.

Правительство США вкладывает огромные капиталы в антинаркотиче¬скую борьбу. Их хватает, чтобы держать ситуацию под контролем, но недостаточно для избавления американцев от не покидающей их тревоги. Ожидание неприятности часто переносится хуже, чем сама неприятность, — отчасти отсюда хронические стрессовые состояния, наблюдаемые в американском обществе. В том числе в среде миллионеров .

Еще одно сильное впечатление связано со случайным знакомым, брайтонским таксистом Борисом, эмигрантом из России. Ему под пятьдесят, с лысой головой, в крупных роговых очках. В Москве работал санитаром в психиатрической больнице П. Б. Ганнушкина, в наркологическом отде¬лении, неплохо знает этот мир. Он остановил машину у Тонкинс-сквер-парк. Там много лотков с книгами и журналами, и я не понимал, почему молодые люди, этим торгующие, болезненно реагировали на висевший у меня на плече фотоаппарат и отворачивались, даже уходили, едва я брал аппарат в руки. По совету Бориса я спрятал фотоаппарат под куртку и подошел к темнокожему продавцу, как мне показалось, понимающе под¬мигнувшему мне.

— Что нужно? — спросил он шепотом.

— Марихуану, — назвал я первое, что пришло в голову.

— Двести долларов упаковка, двадцать один грамм.

— Мне много не надо, — говорю я, — два-три грамма.

— Продаю только упаковку.

По пути Борис сказал, что у каждого хозяина лотка есть наркотики, и это главное, чем они на самом деле торгуют, но глаз у них наметан, не с каждым будут разговаривать. И тут он рассказал историю своей знакомой Милы, по его словам — пухленькой блондинки, россиянки, продавщицы небольшого магазина в Бруклине. Она встречалась с женатым русским эмигрантом и выглядела вполне довольной жизнью. Борис тоже испытывал к ней нежные чувства, но держал их при себе. Потом потерял ее из вида, а лет через пять в два часа ночи его машину остановили в районе Брайтона на Сорок второй улице, и незнакомый мужчина стал заталкивать в машину проститутку, давая водителю деньги и адрес клиента, к которому ее везти. В исхудавшей опустившейся женщине он узнал Милу. В дороге она рассказала свою историю. Когда любимый оставил ее и вернулся в семью, она стала успокаивать себя наркотиками. Их приносила подруга, тоже россиянка, жившая с румыном, с ним на пару торговавшая героином. Мила, как говорится, села на иглу. Ее выгнали с работы, но подруга теперь давала героин только за деньги, которых не было. Стала уличной проституткой, все деньги отдавала подруге за героин.

— Я остановил машину по указанному адресу, она молча вышла и пропала в темноте.

— Говорю из машины, буду через десять минут. Начинайте без меня, я слушаю ваш разговор. — Голос Бенни Джима Примма звучит из динамика в его наркологической клинике на Чапель-стрит в Бруклине. В ожидании приезда главного врача мы беседуем с его коллегами, а он, спеша к нам по мосту через Гудзон и по широким стрит среди машин в четыре ряда, умудряется реагировать на услышанное. В его кабинете фотографии кинозвезд, знаменитых джазменов, спортсменов, политиков, погибших от передозировок. Многие портреты узнаваемы (Мэрилин Монро, Элвис Пресли, мать Лайзы Минелли…), а когда я затруднялся назвать имя, почтенная миссис Барбара Гибсон, матрона африканского происхождения, ближайшая помощница доктора Примма, округляла глаза: «Как, вы не знаете, кто это?!» И называла гитаристов, трубачей, аранжировщиков — кумиров разных поколений; мне было стыдно за свое невежество.

На другой стене в рамке под стеклом — диплом «Лучший врач Нью-Йорка по лечению наркоманий», рядом другие грамоты и фотографии доктора Примма — с президентами Рейганом, Никсоном, Бушем… Доктор Примм, глава этой клиники, самого крупного в Нью-Йорке центра по излечению опийной зависимости, консультант Белого дома по проблемам наркоманий. У центра семь филиалов (три в Бруклине и четыре на Манхэттене); две тысячи восемьсот больных приходят с семи утра до пяти вечера к окошкам за своей дозой метадона.

Меня интересовал доктор Примм.

От Барбары Гибсон я услышал историю негритянского мальчика из провинциального городка Западной Вирджинии, пограничного штата между Югом и Севером. Бенни рос в образованной негритянской семье. Отец был ученым, мать — директором школы, у них хватило средств отправить двенадцатилетнего сына учиться в Нью-Йорк. Потом армия, Бенни прыгал с парашютом, был ранен во время патрульной службы, попадал в тяжелые автокатастрофы. Эти события укрепили в нем желание стать медиком, хотя в те времена это было непросто: в американских медицинских колледжах для черных было двести сорок мест, на которые претендовали пять тысяч абитуриентов.

Бенни поступил в один из медицинских университетов Германии, через полтора года перевелся в университет Женевы, а вернувшись врачом в Нью-Йорк, практиковал как анестезиолог в негритянском госпитале Гарлема. Там впервые столкнулся с опийной наркоманией у парня, доставленного в госпиталь почти без признаков жизни. Говорят, за ним гнались, в него стреляли, он потерял много крови. Бенни был дежурным врачом, и ему выпало выхаживать наркомана. Потом их было много, привыкших к чрезмерному употреблению алкоголя, никотина, опиатов, кокаина, лекарственных препаратов. На третий год работы в Гарлеме врач Бенни Джим Примм все свои сбережения вложил в создание негритянского центра по излечению наркоманий. Он пришел к мысли о бесперспективности лечить болезнь, оставляя без изменений социальную среду — вечно пульсирующий источник массовых стрессовых состояний. Ему был близок Мартин Лютер Кинг с его надеждами изменить этот мир без насилия. Больше всех наград, говорила Барбара, доктору Примму дорог диплом о присуждении ему в 1989 году Премии Мартина Лютера Кинга.

У доктора четыре дочери: одна — врач в госпитале университета Джона Хопкинса, другая — лейтенант американских авиалиний, третья — социальный работник, четвертая учится в медицинском университете. Он сам воспитывает дочерей — их мать умерла четверть века назад.

Доктор Примм вошел в кабинет ровно через десять минут. С обычной для американцев деловитостью, не тратя лишних слов, он подошел к доске и стал мелом чертить схемы взаимодействия нейромедиаторных и нейромодуляторных (опиоидных) систем головного мозга, коротко комментируя, как опиатный рецептор влияет на возможность нейрона получать информацию и как колеблется маятник эмоционального состояния между положительными и отрицательными эмоциональными центрами. Он как будто читал лекцию студентам, заражая своим фанатичным интересом к методам метадоновой детоксикации и поддерживающей терапии.

Поддерживающее лечение опийной зависимости метадоном до сих пор вызывает споры. Препарат запрещен в России, Кыргызстане, Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, в ряде стран Азии и Африки. В Москве и в других городах метадон можно купить на «черном рынке». Для многих он только новый синтетический опиат, обещающий примерно те же ощущения, что и прочие психоактивные вещества. Раствор препарата действует продолжительнее обычных наркотиков опийной группы, его можно пить, он не влияет на работоспособность. К возможностям метадона как средству заместительной терапии при опиатной зависимости медики отно¬сятся по-разному.

Американские наркологи, большинство их, с шестидесятых годов настаивают на преимуществах метадона как более слабого по сравнению с героином синтетического наркотика, способного отвадить больного от пристрастия к сильному опиатному веществу. Метадон гидрохлорид, настаивают они, агонист опиатов, способен к длительному действию, замещая собой сильные короткодействующие вещества вроде героина или морфина. Его считают самым безопасным средством лечения, способным заглушить жажду наркотика, при этом без таких последствий, как чувство угнетения или, напротив, эйфории. Больные, принимая метадон длительное время, иногда всю жизнь, остаются при этом способными выполнять свои профессиональные обязанности и контролировать поступки.