Молодой медик ищет способ врачевания

— Вы устали… Руки тяжелеют… Ноги тяжелеют… В животе тепло… Сердце бьется ритмично… Дыхание ровное, свободное… Голова глубоко ушла в подушку… Веки закрываются… Веки тяжелые… Раз, два, три… С каждым моим словом вы засыпаете все глубже… Вам удобно, уютно, приятно… Пять, шесть, семь… И на десять — спать… Никакие шумы, никакие крики вас не беспокоят… Вы слышите только мой голос… Ваше тело приятно расслаблено… Ваши мысли уходят от вас… Мой голос вас успокаивает, усыпляет… Спать, спать, спать!

Произнося все это негромко, но достаточно эмоционально, в полной тишине, оглядывая засыпающих или уже спящих пациентов, я чувствую, словно это мое тело наливается приятной тяжестью, устало смыкаются веки, хочется погрузиться в глубокий сон, как войти в теплые воды. Мозг больных перестраивается на особый режим. И тогда я начинаю переда¬вать информацию, которая должна войти в их освобожденное сознание:

— С каждым днем ваше состояние улучшается… Нормализуется сон… К алкогольным напиткам у вас наступает безразличие. Нет больше силы, которая смогла бы заставить вас в последующем употреблять алкоголь….

Они спят и слышат только мой голос. Я стараюсь, чтобы он оставался ровным, доверительным, убеждающим:

— Я буду говорить слова «водка», «вино», «пиво», но вы исподволь будете чувствовать запах помоев, грязи, мышей и крыс… Через некоторое время вы почувствуете запах водки, водки, водки… Это вызовет тошноту… Рвоту… Вот уже отвратительный ком подкатывает к горлу с каждым моим словом… Даже мое слово вас нервирует, вызывает чувство отвращения… Тошноты…

В это время мы с Владиком макаем вату в блюдце с водкой и подносим ко рту и носу больных. Их тошнит, начинает рвать. У каждой кушетки тазик. После четырех сеансов больные, как правило, не могут на водку смотреть.

Пациенты гурьбой записывались ко мне, и скоро диспансер про меня знал, и я приходил утром по коридору, едва успевая отвечать на приветствия медиков и больных. Самым большим счастьем для меня было заглянуть в кабинет отца и услышать два слова, которые он произносил с большой радостью:

— Заходите, коллега!

Сидя однажды после сеанса гипноза в курительной комнате, я вдруг вспомнил загадочный случай в Оше, о котором давно забыл, а он всплыл из памяти, дразня какою-то моей недодуманностью. Как будто с горы обрушилась снежная лавина, и только много времени спустя, восстановив эту картину в воспаленном уме, я задохнулся от вопроса, откуда взялась лавина, если на вершине той горы никогда не бывает снега. В Оше случилась история, в которой я, начинающий врач, был виноват и долго переживал ошибку.

Ночью привезли больного много старше меня (мне той осенью было двадцать три года). Родственники держали под руку верзилу, не способного двигать ни руками, ни ногами. В его глазах стоял страх. Я тогда всего месяц работал психиатром, наблюдать такие симптомы не приходилось. «Столбняк!» — пронеслось в голове. Я дежурил по клинике, других врачей рядом не было, я не знал, что с ним делать. Звоню знакомому врачу домой, прошу приехать: «Явный столбняк!» Примчавшись, врач поднял историю болезни пациента и насмешливо протянул мне. Я не поверил глазам: оказалось, пациент лет десять состоит на учете как шизофреник, без ведома врачей поглощает кучу всяких лекарств, его согнуло от передозировки. Надо мной смеялась вся больница.

Этот-то случай и вспомнился мне в Бишкеке, в психиатрическом диспансере, когда я сидел в курительной комнате, расслабляясь после сеанса гипноза. Я увидел согнутую в три погибели фигуру, расширенные зрачки, в которых застыл страх, и всплыло наблюдение, что именно в этом состоянии больной был наиболее открыт и восприимчив к воздействию на его сознание и даже подсознание. Очевидно, при особых состояниях высших отделов головного мозга суггестивная психотерапия может стать важным инструментом лечения больных, страдающих алкогольной зависимостью. И хотя известны три тысячи психотерапевтических приемов, ни один из них, насколько я знал, не учитывал побочный эффект от передозировки как возможности сильного лечебного воздействия.

Еще не додумав до конца мысль, боясь ее потерять, я бросился в кабинет отца. Меня так распирало, что я не давал отцу возможности даже рта открыть. Я вслух размышлял о мощной психотерапевтической установке, способной избавить алкоголиков от зависимости надолго, если не навсегда. Следует только найти препарат с минимальным токсическим воздействием на организм. Отец уловил суть, может быть, даже лучше, чем я ее себе представлял. Он всегда был сдержан, не бросался словами. И на этот раз, поправив воротник моего халата, сказал:

— Сын, если ты доведешь это до конца, может быть серьезная работа.

Я проводил сеансы условно-рефлекторной терапии, вызывая тошнотно-рвотный рефлекс, а хотелось найти способ заменить чувство тревоги перед употреблением алкоголя, мучительный и тяжело дающийся человеку добровольный волевой отказ от выпивки — на чувство полнейшего равнодушия к алкоголю. Чтобы не закомплексованность отводила руку больного от стакана, а отсутствие всякого интереса к выпивке. Вместе с больными, разъясняя им замысел, используя возможности нового препарата, я искал и шлифовал свой способ.

Однажды на мой сеанс пришел отец. Наблюдая, как я работаю, посмотрев мои клинические расчеты и увидев результаты лечения, он обнял меня:

— Жениш, ты нашел свою корку хлеба.

Скоро наши с отцом кабинеты оказались через стенку. Он в девятом отделении, я — в четвертом. Мы встречались на пятиминутках, на ходу в коридоре, изредка захаживали друг к другу, и мне было радостно, что работаю с отцом, но еще больше я ощущал прилив сил от мысли, что отец испытывает такие же чувства. Отец наливал мне чай, и мы, оба в белых халатах, вели разговор о больных. Это было для меня счастливое время.

Я не знал, что скоро отца не станет и я уже никогда не приоткрою дверь в его кабинет, чтобы увидеть, как он поднимается ко мне навстречу, улыбаясь:

— Заходите, коллега!

Не представляю, как бы я пережил смерть отца, если бы меня не выво¬дила из депрессии неожиданная для меня самого одержимость; мысль о новом методе лечения не отпускала и мучила меня. И жена, и любимый сын — все отошло на второй план, только ослепившая и пока не дающаяся в руки идея владела мною. Отец сказал, что это может быть серьезная работа, я вспоминал эти слова, обдумывал идею с удвоенной энергией. Увлекся психофармакологией, наблюдал за действием различных препаратов, в частности нейролептиков, испытывал их на себе. Занимало не только прямое действие психотропных веществ, но также их побочные свойства, признанные медиками как вредные или, во всяком случае, нежелательные. Для нейтрализации побочных явлений применяли специальные корректоры. Не раз, наблюдая пациента, я обращал внимание на обстоятельство, для меня неожиданное. Побочное свойство препарата, примененного в повышенной дозе, быстро приносило лечебный эффект, который прежде достигать не удавалось. Пока еще смутная догадка увлекала меня, я не уставал экспериментировать, присматриваясь, как обычные препараты при изменении дозировки воздействуют на неврологию организма, давая совершенно новый побочный синдром. Когда-то я улыбался бытующей среди медиков шутке: тысячи существующих методик свидетельствуют о неистребимой надежде каждого психотерапевта внести вклад в историю медицины. Я достаточно честолюбивый человек, но тогда меня занимала только жажда додумать идею лечения до конца и проверить ее на больных. Передо мной была скала, внутри светился бриллиант, он казался близким, только протяни руку, но рука упиралась в скалу, надо было отбивать вес лишнее, осколок за осколком, чтобы коснуться драгоценного камня.

В диспансере я советовался со знатоками фармакологических средств, пытаясь понять, какой из токсичных препаратов более других способен вызывать чувство своеобразной психологической ломки, необходимое для лечения алкогольной зависимости осенившим меня способом. Мы сидели над химическими формулами, готовили различные коктейли, перебирали множество вариантов. Все они оказывались так или иначе уязвимыми. Наконец, такой препарат нашли. Мы его для себя зашифровали под названием «гамма-200».

Начались опыты с больными — с первой группой в шесть человек. Я толком не знал, какую дозу применять. Чтобы вызвать необходимый эффект, мы вводили больным препарат в количествах, превышающих обычные назначения врача, но не свыше допустимой суточной дозы. За каждым больным я следил неотрывно, секунда за секундой, минута за минутой. Мышцы начинали твердеть в положенное время, у больных появлялось чувство тревоги и страха, охватывало беспокойство, их начинало ломать, и я принимался за работу.

Однажды мои родственники привели троюродного брата Сталбека. Молодой стоматолог, отец троих детей, он пил и совершенно измучил всю семью.

— Жениш, если не поможешь ты, его уже никто не спасет! — рыдала его жена, прижимая к груди малыша.

Мы со Сталбеком остались одни, и ему, как медику, я объяснил схему лечения. Получив согласие, берусь за дело. Жду, когда у него появится чувство страха, признаки нейролептического синдрома. А их нет… День проходит — нет… Второй — нет… Утром третьего дня спрашиваю:

— Как дела, Сталбек?

— Все хорошо, — отвечает, и никакого испуга в глазах. Ну что же, думаю, если эта доза не берет, поднимем. Снова ввожу препарат. На следующий день прихожу в клинику — мой больной как ни в чем не бывало в саду окучивает деревья.

— Сталбек, — спрашиваю я, — ты ничего не ощущаешь?

— Вроде нет. А что я должен ощущать?

— Может быть, тяжесть появилась в ногах, в области спины, шеи, предплечий?

— Да нет.

— Может, язык деревенеет и челюсти сводит?

— Да все нормально, не бойся!

Я не мог сообразить, отчего на большие дозы вводимого лекарства он реагирует не так, как другие пациенты. Меня охватило отчаяние. Неужели все насмарку и опять начинать сначала — поиск другого препарата, определение дозы, шлифовка методики… Я чувствовал себя вычерпанным, как пересохший арык.

— Ну-ка, — говорю Сталбеку, — вот так шею назад потяни.

Он попытался опустить голову, но она не пошла вниз, а стала опрокидываться назад помимо его воли. Сталбек переменился в лице и закатил глаза:

— Ой, Жениш, что со мной происходит? Я умираю! Помоги мне!

Его перекорежило, началась ломка. А меня охватило торжествующее чувство: все-таки попался!

— Успокойся, — говорю, — все в порядке. Приди в исходное положение.

Со Сталбеком мы провели шесть сеансов, во время которых я внушал: будешь пить, тебе придется плохо. Закрепил этот эффект, провел дезинтоксикацию, чтобы снять синдром, и отправил домой. С тех пор он не выпивал, держался три года. А я запомнил его позу, когда он откидывался затылком назад и в этом положении лучше всего воспринимал внушение. Скоро я буду искусственно, небольшим усилием рук, приводить в эту позу больных во время заключительного сеанса психотренинга.

В 1936 году в Германии на представительном психоаналитическом конгрессе встретились два выдающихся медика — Зигмунд Фрейд и Фредерик Перлс, тоже немец, эмигрировавший из страны с приходом к власти национал-социалистов. Они общались несколько минут, это была единственная встреча ученых, хорошо знавших один другого по трудам и не без ревности следивших за разработками друг друга. Свое разочарование в знаменитом собеседнике Перлс перенес на его теорию психоанализа и углубился в создание собственного направления, которое стало известным под названием «гештальт-терапия». Меня, студента медицинского института, в этой истории по-человечески огорчало неудачное знакомство ученых и последовавший через десять лет полный разрыв неугомонного Перлса с психоанализом Фрейда. Я представить не мог, что гештальт-терапия, требующая фиксации внимания не на корнях проблемы пациента, а на его сиюминутных ощущениях, станет одной из опор в моих собственных поисках.

По Перлсу, человеку не дано воспринимать окружающую действительность с равным вниманием ко всем ее подробностям. Наше сознание непроизвольно выбирает из внешнего мира события, воспринимаемые как самые важные, образующие доминирующую фигуру (гештальт), отодвигая на периферию сознания остальной информационный поток. Мудрость организма — в его саморегуляции, в ритмичном возникновении гештальтов, способных на какой-то стадии уходить в периферию сознания — в фон, уступая место выдвинутым периферией (фоном) новым гештальтам. Этот непрекращающийся обменный процесс обеспечивает равновесие внутри человека, а также между ним и средой. Возникновение из среды (периферии) центральной фигуры, ее исчезновение в той же среде и уступка места новой фигуре есть не что иное, как чередование в тот или иной момент основных потребностей организма — желания, чувства, мысли. Едва потребность будет удовлетворена, зов уступит место новому зову.

Гештальт-терапия нацелена на то, чтобы помочь больному сосредоточиться не на копании в своем прошлом, не на мире рожденных прошлым фантазий, а только на осознании происходящего в настоящий момент — здесь и теперь. Кажется, без особого труда можно сосредоточиться на своих переживаниях и чувствах, но эта простота кажущаяся. На самом деле любой момент может одновременно вмещать незначительные перифе¬рийные мысли, отвлекающие пациента от сосредоточенного осознания переживаемого события. Гештальт-терапия должна помочь больному выделить из потока мыслей и чувств главную фигуру, сконцентрироваться на ней, чтобы после полной ее законченности, осмысленности или прочувствованности вернуть ее снова в среду, откуда она возникла. Но для успешного понимания фигуры важно мобилизовать свои ресурсы на распознание не причин ее возникновения («почему?»), а только на формах ее текущего существования («как?»).

Когда я просил Сталбека прикрыть глаза и сконцентрироваться на внутренних ощущениях (отвердение мышц рук, ног, шеи т.д.), это были попытки приучать пациента непрерывно осознавать свои ощущения — работать со своими чувствами. Только после четырех-пяти сеансов больной начинает отличать свои реальные ощущения от воображаемых, рожденных его фантазией. А научившись видеть различия и концентрироваться на истинных ощущениях, он достаточно глубоко воспринимает исходящие от врача внушения.

— Вкус водки отвратителен. От нее тебя тошнит. Тебя рвет… Ты больше никогда не будешь пить! — говорил я брату, когда он с безумными глазами откидывался назад, описывая гибким телом дугу, едва не касаясь затылком пола. Он издавал невразумительные звуки, похожие на женский всхлип или стон ребенка, но я видел (хотел видеть?), как в его возбужденное сознание ложатся мои слова, словно кирпич к кирпичу, схватываемые раствором и образующие кладку, неподатливую внешним воздействиям.

В диспансере я уже пролечил первую группу больных, взял вторую, когда друзья надоумили меня подать заявку на изобретение и запатентовать не вполне обычный способ лечения. Мне казалось, новизна предложений столь очевидна, что подготовка документов вряд ли надолго отвлечет меня от пациентов. Я только еще входил в раж и не мог думать ни о чем, кроме своего метода.

В патентном отделе медицинского института меня встретила миловидная женщина — И.А. Кадкина. Со снисхождением она смотрела из-под очков на очередного молодого гения, одного из десятков входящих в ее кабинет. Они достают из старомодных портфелей заявки на открытия, готовые толкнуть вперед науку и спасти заблудший мир. Улыбаясь, как будто мы говорим о чем-то всем нам приятном, сотрудники отдела обрушили на меня вопросы: в чем сущность метода? Чем он отличается от известных? Кем апробирован? Где испытан? Я чувствовал себя школьником, вызвавшимся выйти к доске, не приготовив домашнее задание. Но что-то в моих путаных словах все же вызвало интерес.

Спустя пару месяцев мы вместе подготовили заявку на изобретение. Цель работы — сокращение сроков лечения путем использования испытанного у нас препарата для создания отрицательного условного рефлекса на алкоголь. Мы приводили пример, когда больному с хроническим алкоголизмом второй степени и высокой толерантностью провели наш курс лечения. После повторного ввода препарата он пятнадцать — восемнадцать часов испытывал нервно-психические расстройства. Для быстрого достижения акатезии (отвердения) мышц шеи, лица, спины и языка провели внушение; в этом положении больного оставили минут на десять, после чего напряжение мышц сняли путем суггестии. Где-то через полчаса больной сам обратился к врачу, жалуясь на отвердение мышц шеи и нижней челюсти. Он был встревожен и испытывал чувство ужаса. Ему провели дезинтоксикационную терапию. Часа через два-три его со¬стояние стало улучшаться, появился аппетит и нормализовался сон. Со слов больного, с тех пор к алкогольным напиткам он был равнодушен.

Как отнесется к моей заявке Государственный научно-исследовательский институт патентной экспертизы при Государственном комитете СССР по науке и технике? Я вышел из здания Главпочтамта, держа в руках клочок бумаги с печатью и подписью девушки, принявшей и пакет, адресованный в Москву. Мне не терпелось еще раз перечитать квитанцию, я разжал пальцы и расправил смятую бумажку на ладони. Налетевший ветер подхватил ее, закружил, и не успел я опомниться, как квитанция скрылась в кроне. «Все пустое…» — повторял я себе после безуспешных попыток отыскать бумажку в траве.

Два года я жил в тревожном ожидании, продолжая лечить больных по своему способу. Пришел ответ, что нет существенных отличий между методом лечения, предложенным мной, и уже известными. Это был отказ! И снова работа, бессонные ночи, повторная заявка… Только в июне 1990 года в Бишкек пришло авторское свидетельство на изобретение «Способ лечения хронического алкоголизма», а потом и патент на лечение.

Слух о новом способе быстро разнесся по Бишкеку, вызывая интерес больных, особенно их страдающих семей. Тогда в первый раз я почувствовал настороженность, а иногда неприязнь медицинского чиновничества, агрессивного к любому начинанию, если оно исходит не из их кабинетов. Мне пришлось уйти из диспансера, но когда в окружении республиканского начальства обнаруживались хронические алкоголики, которым никто не брался помочь, находили меня и просили заняться «нужным человеком».

Воспоминания, как все начиналось, лезут в голову каждый раз, когда после сеанса психотренинга на Беш-Кунгее больного уносят в палату, я выхожу из помещения, залитого направленным светом операционных ламп, в комнату для отдыха и слышу только что отзвучавшие, но еще про¬должающие толкаться в моей голове слова:

— …Работаем! Руки вперед! Оттяни руки! Сейчас ты делаешь самую важную работу в своей жизни. Ты навсегда забудешь о наркотиках, забудешь о любой другой гадости, которая лишала тебя лица, лишала воли, чуть было не отняла жизнь. Ты будешь радовать тех, кого любишь, своих детей, весь белый свет. Ты другим человеком возвращаешься в мир, чтобы никогда больше не потерять себя…