Провидцы и целители из рода Кытай

Забегая вперед, расскажу о встрече со знаменитым тибетским шаманом Лхава Ванг Чуком. Это случилось во время поездки по Непалу, когда из Катманду я добрался до Покхары, курортного городка на берегу озера Фева, где в ясные дни с зеркальной резкостью отражаются снежные вершины Аннапурны. В Покхаре я оказался проездом, надеясь переночевать в отеле у озера и двигаться дальше, намереваясь попасть в Капилавасту, на родину Будды Шакьямуни, но случайная встреча в отеле с непальским медиком несколько изменила мои планы. Я услышал о расположенном неподалеку лагере тибетских беженцев и о живущем там знаменитом старике-шамане. Хотя ему давно перевалило за семьдесят, его вывозили в соседний Бутан лечить разбитого параличом короля и в Индию к заболевшему министру тибетского правительства в изгнании. Как было упустить такой случай, тем более что коллега, оказывается, бывал у шамана, привозил к нему пациентов и согласился помочь мне добраться до лагеря.

Машина шла мимо залитых водой рисовых полей. Пики Аннапурны были закрыты туманом, за которым едва-едва просвечивала громада хребта. Есть местности с особой аурой, несущие на себе печать общения колдовских сил со сферами, недоступными остальным членам сообщества. Местность вокруг нас была именно такой гранью земли и неба, обещавшей в конце пути непредвиденности.

Старый шаман живет со своей старухой на окраине лагеря Таши-балкиль, возникшего лет двадцать назад на пустыре, теперь густо застроенном глиняными хижинами вокруг небольшого храма. Во дворике кудахчут куры и греются на солнышке мохнатые собаки. В тени пристройки сидит на циновке жена шамана, наматывает на веретено шерстяные нити. Она продолжает свою работу, не проявляя никакого любопытства к гостям, к которым, видно, привыкла, как и к чудесам, которые вытворяет за стеной перед чужими людьми ее старик.

Открыв дверь, оказываешься в маленькой низкой комнате с двумя кроватями, поставленными на кирпичи. Одна — у окна, другая — у противоположной стены, разделенные столиком и домашним алтарем с буддистскими раритетами, горящими лампадами, портретом Далай-ламы. Сладковатые запахи благовоний стелются по полу, обволакивают хозяина, сидящего на кровати, опустив босые ноги, давая им отдохнуть от обуви. У старика узкое лицо с подслеповатыми глазами и острым подбородком, от которого отходят нити седых волос. В руках деревянные четки. На груди ожерелье из белых пластин, нарезанных из рогов и костей. Здороваясь, он протягивает обнаженные руки; одна перехвачена кожаным браслетом, на другой у запястья медный браслет и электронные часы. Часы — единственная деталь, возвращающая в наши времена.

Перед стариком на стуле женщина из Катманду, и мне разрешено, присев на кровати напротив, наблюдать, как наш шаман вводит себя в экстатическое состояние. Монотонно бормоча слова молитвы, он снимает с алтаря и ставит на столик три медные пиалы, покрупнее в центре, другие по сторонам, из мешочка ссыпает в каждую белый рис, к пиалам прислоняет круглые медные пластины, способные надраенными до блеска поверхностями отражать предметы. Затем на столике появляются три кувшина и чашки, в одну он наливает воду, в другую — воду с молоком, в третью – чай. Пиалы с рисом прикрывает почтовыми открытками, разрисованными сюжетами буддистской мифологии. В блюдечко опускает серебряную ваджру. Теперь у него в руке белая марля, обрубленный с обеих сторон рог, вроде бы дикой козы, барабан с тремя лентами и колотушкой на веревочке и медная тарелка, какие используют ламы во время службы в храме.

Старик повязал на шее красный платок, надел многоцветный передник и на голову колпак с крыльями, напоминающими то ли рога, то ли корону. Это одеяние, шепнул непалец, старику подарил Далай-лама в Дхармасале (место пребывания тибетского правительства в Индии) в знак благодарности за лечение министра.

Шаман скрестил на кровати ноги, прикрыл глаза, взял в правую руку барабан, а в левую — медную тарелку; комната наполнилась звуками и грохотом, словно зарокотал в деревьях ливень и послышались раскаты грома, все громче и чаще. Оглушительный звуковой обвал внезапно оборвался колокольным звоном, который временами замирал, слышались только глухие удары.

С нарастанием грохота наш старик преображался: дрожали губы, подрагивал подбородок, жилы на шее напряглись, и весь он уже в иных мирах, призывает добрые духи спуститься на землю — это для них приготовлены рис и напитки, и, чтобы духи не сомневались, он берет в ладонь пригоршню риса, рассыпает по комнате и маленькой ложечкой черпает и разбрызгивает чай, и я не могу понять, как ему удается при этом извлекать звуки из колотушки и медной тарелки, не теряя ритм. Продолжая выборматывать заклинания, он берет со столика ваджру, прикладывает ко лбу и, почерпнув новые силы, отогнав злых духов, вскакивает, упираясь коленями в одеяло, и на коленях прыгает по постели, прыгает высоко, и не будь я свидетелем, ни за что бы не поверил, что старик, проживший три четверти века, так легко владеет телом.

Чуть уняв себя, шаман левой рукой срывает с головы корону, крутит ею во все стороны, будто духи обступили его, но, объяснившись с ними, он преодолевает состояние простого смертного и обретает магические способности действовать в забытьи, вне времени и пространства. Он набрасывает на грудь пациентки марлю и, взяв в рот рожок, другим концом упирается в марлю, водит рожком по груди, словно что-то ищет, и вдруг с силой выдувает из рожка на белую тарелку камушек. Шаман, шепчет мне непальский медик, извлек этот камушек из желчного пузыря пациентки. Она ничего не чувствовала и даже не понимала, что произошло. Это было невероятно: камушек не мог храниться во рту – шаман долго и беспрестанно причитал, пел, делал глотательные движения; вряд ли камушек был спрятан и внутри рожка: занимаясь с другими пациентами, из его полости шаман извлекал то темную слизь, то чей-то волос, то песок…Что же это?

Услышав от коллеги-непальца о способности шамана лечить по фотографии, я достал из сумки фотографию сына Улана и, когда пришел мой черед занять место пациента, протянул ее старику. Он принял снимок двумя руками и, вглядываясь в изображение, уверил, что мальчик здоров, у него светлая голова и хорошее будущее. Действительно ли он обнаружил все это по фотографии или от доброты душевной говорил приятное отцу, но я чувствовал, как во мне растет полное доверие к контактам старика со сверхчувственным миром.

Когда шаман вышел из транса, мне позволено было поговорить с ним. Он практикует с тринадцати лет, в тайны его посвятил отец — потомственный шаман, в горах Кайлаш на берегу священного озера Самаван.

Никаких напитков старик не пьет, только воду и молоко. В поселке молодые люди, бывает, пьют вино, некоторые употребляют наркотики, но не увлекаются ими. Я спросил, что все-таки делать с больными, страдающими наркотической зависимостью.

Старик ответил:

— Они должны сами остановиться. Если им со стороны говорят, что может плохо кончиться, разговоры не будут действовать. Человеку надо прийти к этому своим умом.

Шаманом в некотором смысле был великий австриец Франц Антон Месмер (1734 — 1815), один из самых просвещенных людей эпохи, доктор права, философии, медицины, друг семьи Вольфганга Амадея Моцарта. Говорят, с ним даже музицировал. Но в историю этот человек вошел разработкой и применением учения о гипнозе. Практикующие врачи его времени использовали в качестве лечебного средства магнит, но Месмер первым обнаружил способность человеческой руки накапливать в себе и передавать другим людям магнетические флюиды. По его чертежам были изготовлены большие чаны с железными опилками. Из отверстий в крышках торчали металлические прутья. Больные рассаживались вокруг этих чанов, касаясь одной рукой прута, другой — соседа, образуя замкнутую цепь. Месмер появлялся в зале под звуки музыки, облаченный в лиловый камзол, с хрустальным стержнем в руке, всем своим видом, подобно шаману, подготавливая пациентов к глубокому психологическому восприятию предстоящего феноменального действа. Он еще не знал о том, что у людей разная способность воспринимать гипноз. Ее зависимость от особенностей нервной системы человека была установлена позднее. Хотя действия целителя были основаны на научных догадках и открытиях, в те времена еще существовавшей веры в чудеса и в колдовство, он тоже придавал значение тайному языку жестов, магических движений, которым пользовался во время гипнотических или магнетических сеансов. Когда Месмер хрустальным стержнем «намагничивал» чаны, воздействуя на расположившихся вокруг больных, он старался довести всех до судорог, до нервных потрясений, чтобы после успокоительного сна они чувствовали себя свободными от болезней.

Подобно другим энциклопедистам, Месмер с фанатичной верой в правоту собственной теории добивался ее признания в научных кругах. Ученый втягивал в научные споры высшую французскую знать, многие сановные лица двора поддерживали его искания, но официальное признание учеными не приходило. Он эмигрировал в Швейцарию, где и завершил земную жизнь незаметно для мировой научной общественности. Только шестьдесят семь лет спустя после его смерти французские академики признали метод лечения гипнозом как научно обоснованный.

В середине девяностых годов, собираясь в Швейцарию, я взял с собой горсть земли с берегов Иссык-Куля, чтобы оставить ее на могиле Месмера как дань уважения к ученому его последователей — моего отца и всего кыргызского психотерапевтического сообщества. Сколько я ни расспрашивал коллег в Женеве, Цюрихе, Базеле — никто не мог сказать, где его могила.

Я оставил комья кыргызской земли на склоне Альп в районе горы Пилатус, одной из самых высоких точек Европы, и долго смотрел вниз, на плывущие облака, словно сам был загипнотизирован венским врачом, жившим два столетия назад.

В библиотеке отца рядом с книгами по истории и этнографии кыргызского народа стояли труды А.Токарского, В.Бехтерева, И.Павлова, других выдающихся ученых, изучавших теорию и практику психотерапии. Их работы обосновали возможность активно вторгаться в психику людей и корректировать их личностные особенности. Шаг за шагом наука все более четко определяла роль физических и психических факторов в гипнотических процессах. Тем не менее история применения гипноза и внушения полна драматических страниц. В тридцатые годы поиски психотерапии были осуждены как противоречащие материалистическому учению. Только с середины пятидесятых годов, когда в Европе официально признали гипноз как составную часть медицинской терапии, у российских психотерапевтов появился шанс возродить научный и практический интерес к гипнозу.

Природу этого явления пытались объяснить И.Павлов и З.Фрейд. Они исходили из разных, по существу, взаимоисключающих теорий. Физиологический павловский подход основан на понимании гипноза как результата торможения коры больших полушарий, как промежуточного состояния между сном и бодрствованием; это переходное состояние имеет разные уровни глубины. На самом глубоком уровне гипнотического сна (сомнамбулизм) отмечается повышенная сила слова как инструмента внушения.

Кто из нас в детские годы, попав на выступления заезжего гипнотизера, не изумлялся, видя собственными глазами, как по его приказу усыпленные на сцене люди начинали изображать терпящих бедствие моряков или прибывших к месту происшествия пожарных с воображаемыми брандспойтами в руках. Впавшим в гипнотический сон можно внушить самые невероятные, иногда страшные, фантасмагорические видения. Сторонники павловской концепции видят в слове такой же материальный стимул, как все другие физические стимулы. Они не придают значения бессознательному началу в глубинах мозга и души.

Согласно фрейдовскому подходу, власть гипнотизера над пациентом лежит в сфере бессознательного; в ее основе — факторы эротического свойства. Когда мой отец учился в медицинском институте, труды Фрейда в Советском Союзе были под запретом, на лекциях его имя называлось непременно с политизированными негативными определениями вроде «апологет буржуазной идеологии». Не без риска для себя студенты доставали перепечатанные на машинке его «Лекции по введению и психоанализ», «Остроумие и его отношение к бессознательному», другие работы, знакомясь с новыми для себя взглядами на природу гипноза. Профессора умалчивали об авторе психоанализа, но самые сведущие и менее осторожные, беседуя с молодежью, размышляли о его постулатах, отвергаемых тоталитарной системой как всякое инакомыслие. Студентам, будущим психотерапевтам, они исподволь внушали нетривиальную в те годы мысль о самопознании как возможности развития свободной личности.

Почему я останавливаюсь на гипнозе и самоанализе?

В условиях, когда не существует единых, общепринятых методов лечения наркоманий, медикам приходится экспериментировать с разными подходами, в том числе психотерапевтическими. Цель — упорядочение и стабилизация эмоционального состояния больных как предпосылка успешного лечения. Нам придется учитывать разные подходы, когда будем искать собственную модель реабилитации наркозависимых больных, создавать программу комплексной терапии, основанную на методах мировой психиатрической школы.

Мои студенческие годы пришлись на конец семидесятых — начало восьмидесятых годов, когда в Кыргызстане сложилась собственная школа наркологии как раздела психиатрии. Наши ученые, продолжатели традиций харьковских наставников, изучали алкоголизм и гашишеманию среди народов Центральной Азии. Их исследования поражали медицинскую молодежь собственной клинической практикой, невероятной по масштабам и глубине анализа. Профессор Н.В.Канторович разработал алкогольно-диагностическую формулу, которая впервые обеспечивала научно обоснованный дифференцированный подход к лечению, социальной адаптации, реабилитации больных. А.И.Дурандина, Д.У.Адылов, Н А Сирота, Б.Н.Дегтярев, И.А.Агеева, их коллеги предложили первую в Советском Союзе комплексную программу профилактики алкоголизма, наркоманий, токсикомании и табакокурения среди подростков.

Кумиром молодежи была профессор А.И.Дурандина, знаток клиники и профилактики гашишизма. Она вела наблюдения над больными с психическими нарушениями, вызванными курением гашиша. Можно представить, чего ей стоило обследовать сто семьдесят больных и не только описать историю болезни каждого, но дать эмоционально окрашенную и в то же время объективную медико-социальную характеристику их окружения. Ее докторская диссертация содержала такой объем взрывоопасной по тем временам информации, что на этот двухтомный труд был поставлен гриф «секретно» и защита проходила в закрытом режиме, будто речь шла об оборонном заказе.

Студенты старались не пропустить также лекции Д.У.Адылова, которого занимали тогда проблемы наркомании в среде подростков. Для него это были болезни не подростка, не только подростка, а всей его семьи. В срочной медико-социальной помощи, убеждал он, нуждается все окружение больного. Мне приятно называть это имя еще потому, что со временем, когда я создам первый в республике частный медицинский центр, мой преподаватель поддержит меня, станет коллегой.

Вместе со мной учился мой старый товарищ В.Р.Бауэр, очень добрый человек, которому педагоги прочили большое врачебное будущее. Я счастлив, что именно он, доктор медицинских наук, профессор, энтузиаст терапии больных наркоманией новым методом, согласился стать директором МЦН и уверенно держит в руках штурвал нашего корабля.

С начала восьмидесятых годов на пространствах бывшего Советского Союза все громче стали говорить об эпидемических вспышках наркотического опьянения. Уже давно подростки развлекались, втягивая в себя летучие наркотически действующие вещества. Медикам известны были курильщики гашиша и опиума, особенно в южных районах, где традиционно росли конопля, мак, эфедра. Но наркомания как социальное явление долгое время не занимала власти, тему отнесли к разряду совершенно секретных, о ней можно было упоминать в печати только для развенчания «западного образа жизни».

Кыргызы издавна покуривали гашиш, завозимый из соседних узбекских и китайских земель, но выращивать коноплю на плантациях вряд ли когда-нибудь собрались бы, не будь на это решения Москвы. Для создания пенькоджутового производства в районе озера Иссык-Куль организовали три крупных хозяйства по выращиванию конопли. Вереницы телег и колонны грузовиков открыто и даже под развевающимися на ветру красными флагами везли горы стеблей во Фрунзе на пенькоджутовую фабрику. Дело оказалось настолько прибыльным, что долгое время, наблюдая в республике рост гашишной наркомании, никто не отваживался обратиться к советскому руководству с просьбой освободить кыргызов от опасного бремени. Тем временем в республику зачастили перекупщики наркотиков. Местные власти впервые задумались об опасности, когда обнаружилось, что гашиш курят во многих школах. Милиция (разумеется, под большим секретом) докладывала о росте преступности среди лиц с наркотической зависимостью .

Хрущев, тогда глава правительства, понимал кыргызов, но был в силах только посочувствовать: пока не развита химическая промышленность, страна не может обойтись без пеньки. Только в 1964 году исследовательские институты смогли предложить технологию выпуска товаров, заменяющих конопляные, и скоро кыргызские плантации южной конопли были объявлены вне закона.

Но оставались заросли дикой конопли. По весне тысячи людей выходили с лопатами и топорами на поля, дабы уничтожить их. Может быть, удалось бы, в конце концов, одержать над ними победу, если бы не пришли новые времена. В девяностые годы стали распускать колхозы, вынуждая крестьян искать источники существования. Жители Чуйской долины взялись сами высаживать коноплю, часто в труднодоступных местах, и это продолжается до наших дней . С июля до первых холодов, когда после дождей и солнца конопля становится жирной, люди тайно собирают пыльцу. Когда-то в заросли выходили всей семьей. Кого-то из молодых разденут догола, смажут хлопковым маслом, он будет носиться по плантации, принимая пыльцу на липкое тело. Эта картина прекрасно описана Чингизом Айтматовым в романе «Плаха». Пыльцу соскребут, приготовят гашиш, расфасуют в спичечные коробки… В эту пору в долину слетаются перекупщики. За один спичечный коробок предлагают крестьянам денег больше, чем месячная зарплата сельского учителя. Иногда происходит бартерный обмен: одиннадцать коробков гашиша — школьная форма, шестьдесят — корова, двести — автомобиль. Если подходящего количества нет, перекупщики запишут за семьей долг, который он должен будет отдать в другой раз.

— Деваться некуда, сынок… — говорили мне.

Для большинства крестьян сбор и продажа гашиша не бизнес, а способ выживания. Когда милиция, обнаружив незаконные посевы, делает облавы, половина задержанных — глубокие старики и старухи. Милиционер, по возрасту их внук, горько вздохнет и, опустив голову, поведет своего коня обратно. Приезжая на Иссык-Куль, я вижу, как в тени карагача, почти не таясь, сидят на корточках молодые люди по четыре-пять человек. Они мельчат гашиш (кропалят), смешивают с выбитым из папиросы табаком, заталкивают смесь обратно и, сделав затяжку, передают друг другу. Глаза у всех расширенные, во рту сухо, язык заплетается. Убитые горем родители будут приводить их ко мне на прием; я увижу молодых людей, сильно исхудавших, с учащенным пульсом, с ослабленной волей, расстроенной памятью, почти неспособных управлять своими мыслями.