Галлюцинации на каналах Амстердама

Кофе-шопы: возмутители спокойствия в Европе — Что за мифом о легализации наркотиков — Музей марихуаны на Ахтербургвал — Заанстрик учил Петра Первого поднимать конопляные паруса — Джеймс Бартон до тюрьмы и после — Что курят красотки в квартале «Красных фонарей» — «Мы никому не навязываем нашу политику, а можем только объяснить, что мы делаем в своей стране — и почему»

Задумывались ли вы, почему в самолете, несущемся над облаками, когда можно стряхнуть земные тревоги и подумать о чем-то хорошем, ожидающем тебя впереди, вдруг вопреки желанию настроиться на высокий лад память выхватывает из прошлого тяжелый эпизод, о котором, казалось, давно забыл, а он затаился в подсознании, чтобы в самый неподходящий момент явиться в подробностях. В 1994 году у нас в клинике в течение трех недель умерли двое пациентов, страдавших наркотической зависимостью. У одного оказалась острая сердечно-сосудистая недостаточность, у другого — цирроз печени; с этими заболеваниями они к нам пришли, но беда случилась в наших стенах, и клиника гудела. Что с того, что всем понятна была совершенная непричастность наркологической клиники к случившемуся. На душе у персонала было тяжело и тревожно: в клинике — гроб… Потом другой. Врачи, медсестры, пациенты старались не смотреть друг на друга, ходили с опущенными головами. Не только в ожидании неприятных проверок и экспертиз, не суливших

ничего хорошего. Одно дело, когда беда случается в государственной клинике, там это бывает нередко, и совсем другое дело, когда умирает больной в частной клинике. Тут поднимают голову облеченные властью, получившие повод воинственно обрушиться на коллег, работающих в другой системе, чтобы поставить крест на пока еще молодой для нашей медицины частной практике. Нас не миновала грубая публикация в местной газете. Она появилась, мы знали, с подачи одного чиновника системы здравоохранения республики, который с самого начала был к Центру подозрителен и теперь не скрывал торжества.

За девять лет существования Центра умерли четверо больных. Язык не повернется успокаивать себя, что это не так много. Даже одна смерть для врача, пусть не по его вине, — это много, это слишком! И что бы ни говорили о медиках, я не знаю таких, кто сумел бы к уходам из жизни привыкнуть. Снова и снова изучив по историям болезни что произошло, наши врачи решили тщательней и строже знакомиться с больными, прежде чем принимать их в пациенты. Иначе нам неизбежно попадать в двусмысленные ситуации. Нельзя наркологам принимать на излечение больных, у которых сопутствующие заболевания (сердечно-сосудистой и других жизненно важных систем) настолько серьезны, что лечить их нужно, прежде всего, в клиниках общего или специального профиля. Тем более когда и возраст пациента не позволяет часто возить его в другие клиники для консультаций и лечения.

Едва мы пришли к общему решению, как в Центре появляется, согнувшись в три погибели, мужчина, которому за шестьдесят, стаж употребления наркотиков больше двадцати лет. Наши врачи ни в какую: налицо явные противопоказания по возрасту и по состоянию здоровья. Никто не мог понять, почему за него хлопочут неизвестные люди, специально прилетающие в Бишкек с Урала, Сибири, Дальнего Востока. Скорее всего, в прошлом это воровской авторитет или, может быть, отец известного вора. Но не эта догадка тревожила меня, а отчетливое видение ситуации: отказывая в приеме старику, пусть по убедительной причине, мы делаем шаг назад. По крайней мере, в собственном профессиональном самоуважении. Молодые врачи и без того начинали слегка утрачивать дух. А сам больной, длинный как жердь, с худощавым бледным лицом, отмеченным неистребимой печатью мест лишения свободы, у меня в кабинете пал на колени:

— Гражданин доктор, перед Богом прошу, помогите! Год назад я сына потерял на игле…

Его сыну было тридцать пять лет, он сам себе вводил в вену ханку. Судя по рассказу старика, сын скончался от передозировки.

— Дайте хоть мне на тот свет уйти чистым! — причитал старик. — Ради сына!

После всего, что случилось за последние недели, думал я, наше настроение ниже не упадет, ниже некуда, но если мы вылечим старика, коллективный дух в клинике, может быть, укрепится.

Центр стал работать со стариком, он прошел курс лечения, мы возили на консультации к другим специалистам, и скоро пациента было не узнать: ушло острое состояние, он окреп, воспрянул духом, лицо порозовело – риск оказался оправданным. Четыре года я наблюдаю, как складывается жизнь старика, он с нами переписывается, перезванивается. Мы радуемся его доброму здравию и хорошему настроению. Это я к тому, что жизнь разнообразнее создаваемых нами на основе опыта формул или подходов; как бы много их ни было, они не способны поспеть за великим многообразием форм существования, постоянно меняющихся, принимающих новые обличья. Многие принципы, кажущиеся непогрешимыми, в том числе — и особенно! — «не поступаться принципами», в реальности иногда являют смысл, далекий от того, что мы ожидаем, намечая цели. Как говорил у Германа Гессе мудрый Сиддхартха, для всякой истины противоположное ей также может быть истинно.

Эта мысль часто приходила ко мне в Нидерландах.

Перелет из Москвы в Амстердам занимает два часа, но если иметь в виду отношение правительств двух городов к наркотикам, то это — перемещение из одной культуры в другую. Нельзя сказать, чтобы обе стратегии слишком расходились, у европейцев тут много общего. Но есть нюанс, разделяющий не только два великих города, но и весь континент, — отношение к конопляным наркотикам. Сторонники их легализации, ведя дебаты во всем мире, привлекая аргументы политического, экономического, финансового, криминального и Бог знает еще какого свойства, обращаясь, в конце концов, к здравому смыслу, напоследок приберегают неопровержимый, им кажется, аргумент: голландский опыт. Это, говорят, уже не эмоции, не предположения, но убедительная практика. Спорящие столь возбуждены и радикальны в требованиях, что я был страшно рад появившейся возможности незадолго до поездки в Южную Америку познакомиться с возмутителями спокойствия в Европе.

Что же я увидел утром, когда вышел из отеля «Виктория» и попал в бесконечные полукружия каналов, опоясавшие вокзальную площадь, Центральный железнодорожный вокзал, гавань и весь просыпающийся город? На лотках уже торговали цветами и сувенирами; по улицам неслась река велосипедистов (некоторые юноши и девушки ехали рядом, обнявшись); на каналах прижались к бетонным стенкам ярко раскрашенные большие лодки с навесом, катера, самоходные баржи, на которых постоянно живут сотни семейств, не имеющих другой крыши над головой; как я потом узнал, большинство судов-домов подключены к водопроводу, телефонным сетям, спутниковому телевидению. Шторы на окнах, даже на первых этажах, не задернуты, и квартиры, где не успели выключить свет, просвечиваются, как аквариумы. Голландцам не от кого и нечего скрывать. Они открыты, приветливы, подчеркнуто аккуратны и ценят это качество в других. Неужели именно эти люди вызывают недоумение мира своим особым и для большинства стран непонятным отношением к наркотикам?

Прогуливаясь по набережной Дудезитс Воорбургваль, останавливаюсь перед вывеской кофе-шопа с мордой свирепого желтого бульдога с утыканным шипами красным ошейником; бульдог, оскалив зубы, вот-вот сорвется с места и вцепится тебе в шею, если ты не свернешь за угол и не спустишься в кофе-шоп. На вывеске ни слова о марихуане, но амстердамцам, иностранным морякам, толпам туристов не надо объяснять смысл названия, у нас переводимого как «кофейня». Кофе-шопы — единственные торговые точки, где открыто можно купить и выкурить марихуану или гашиш. Сворачиваю за угол неоштукатуренного кирпичного здания и по крутым ступенькам спускаюсь в полуподвал. «Бульдог», как потом оказалось, — старейший из двухсот пятидесяти кофе-шопов Амстердама.

В помещении с игровыми автоматами и телевизором в полутемном углу, обнявшись, пускает дымы юная пара. Судя по языку и внешнему обличью — французские студенты; скорей всего, это их каникулы. За стойкой бара рослый голландец в роговых очках и в грубошерстном вишневом свитере, с перехваченным резинкой пучком волос на затылке. Он протягивает меню с перечнем марихуаны и гашиша: таиландских, марокканских, непальских, афганских, пакистанских, ливанских, колумбийских, ямайских… двадцать пять сортов. В меню также сорта неизвестного происхождения, но с экзотическими названиями: «Черные Пальцы», «Белая Вдова», «Серебряный Туман», «Пурпурный Туман», «Афганская Власть», «Датская Звезда»… Многие предпочитают голландские сорта, выведенные скрещиванием местной конопли с тибетской, афганской, таиландской. Их названия не менее завлекательны: «Большой Жук», «Супер-Сканк», «Северные Огни». Один из видов гашиша с русским названием «Спутник», но бармен затрудняется сказать, откуда этот наркотик на самом деле. В меню есть также марихуановый чай, марихуановый кекс, «фантастические» (галлюциногенные) грибы. Марихуана и гашиш расфасованы в пакетики весом от одного до трех граммов; цена пакетиков одинакова — двадцать пять гульденов (двенадцать с половиной долларов). Пакетики с сортами высшего качества — по пятьдесят гульденов.

Бармена зовут Боб, лет сорока, коренной амстердамец, живет с братьями и сестрами (своей семьи нет), начал курить марихуану подростком, стаж употребления, говорит, двадцать восемь лет. Мое нескромное любопытство, почему не женат, вызывает приступ смеха:

— Хочу быть свободным, курить, путешествовать, жить весело!

Бармен побывал в странах Востока, наблюдал там способы курения наркотиков, считает себя профессионалом. К нему ходят слушатели амстердамской полицейской школы поговорить о тонкостях предмета. Он предпочитает таиландский гашиш «Супер-Палм», большинство посетителей тоже просят этот сорт, но вкусы разнятся. Итальянцы и испанцы чаще заказывают гашиш афганский или непальский, а американцы — только «травку» (марихуану), какой бы ни был сорт. Боб когда-то пробовал героин и кокаин, но остановился на гашише.

В баре не бывает шума и драк. Возбужденно могут вести себя только те, кто курит марихуану и при этом выпивает спиртное, или посетители, успевшие где-то вколоть себе героин, или понюхать кокаин, или проглотить таблетку экстази. Это Бобу не нравится: «Они ведут себя как сумасшедшие!»

По словам Боба, и это потом мне подтвердили в полиции Амстердама, существуют правила торговли, для кофе-шопов обязательные: запрещено торговать спиртными напитками и сильными наркотиками. Нельзя продать в одни руки марихуаны более пяти граммов. Кофе-шоп не вправе хранить у себя запас свыше половины килограмма. Недопустима какая-либо реклама — у входа на вывесках ни намека на марихуану. Не должно быть в помещении или вблизи шумных сборищ, беспорядков. Наконец, здесь не дадут марихуану посетителям моложе восемнадцати лет . Если полиция обнаружит нарушение хотя бы одного из условий, заведение выплатит немалый штраф, а в следующий раз будет закрыто — на три месяца, или на полгода, или навсегда. В последние два года в стране лишили лицензий три сотни кофе-шопов .

Сегодня в Нидерландах (население 15 миллионов) тысяча двести мест открытой продажи конопляных наркотиков. Их хозяева стараются не рисковать добрым именем, конфискацией незаконно хранимого наркотика, сколоченным капиталом, наконец. По словам Боба, не так давно полиция обнаружила в «Бульдоге» небольшой излишек запаса марихуаны — пришлось выплатить сорок восемь тысяч гульденов штрафа. Иные владельцы кофе-шопов, раздумывая над дилеммой — марихуана или алкоголь, отказываются от торговли марихуаной ради лицензии на продажу алкоголя — он приносит больше прибыли.

— Боб, — я кивнул на французскую пару, — кого бывает больше: голландцев или приезжих?

— Я не считаю.

— Иностранцы курят марихуану чаще здесь или увозят в свои страны?

Боб усмехнулся:

— Мое дело продать, а куда девают, не колышет.

Как я потом узнал, голландские власти официально не запрещают владельцам кофе-шопов продавать наркотики иностранным гражданам, даже в тех случаях, когда возникает подозрение, что сигареты с марихуаной увезут с собою; прокурор, полиция, местные власти вправе только отговаривать их иметь дело с покупателями-нерезидентами.

Новизна нидерландского законодательства о наркотиках обнаружилась в конце семидесятых годов, когда власти провели грань между наркотиками «тяжелыми» и « легкими». К последним отнесли вещества из конопли. Критики упрекают голландцев в росте числа людей, особенно молодых, курящих марихуану, и указывают на слабые наркотики как на ступень перехода к сильнодействующим. У голландцев свои резоны: курильщики марихуаны страдают от физиологических последствий (повышенное сердцебиение, учащение пульса, нарушение двигательных функций, снижение психомоторной активности и т.д.), но физическая зависимость от каннабиса встречается редко, у курильщиков не находят стойкого абстинентного синдрома. Тем не менее в последнее время ученые обнаружили такое же воздействие каннабиноидов на мозг, как тяжелых наркотиков: они поражают миндалину и прилежащее ядро; нейрохимические системы, ответственные за развитие состояния зависимости, общие у каннабиноидов и опиатов .

Опасность — в неизбежной или, скажем осторожнее, частой эволюции курильщика марихуаны и гашиша в потребителя сильных наркотиков, в том числе применяемых внутривенно. Свидетельства медиков многих стран и наблюдения над пациентами нашей клиники это подтверждают: многие попавшие к нам хронические героинисты начинали с курения конопляных веществ.

Голландцы в этом не убеждены. Хотя хронические потребители каннабиса для поддержания стимулирующего, седативного, галлюциногенного эффектов вынуждены увеличивать дозу и частоту приема, неизбежности перехода от курения конопляных веществ к более сильным натуральным или синтетическим наркотикам здесь не обнаруживают. В процентном отношении, возражают голландцы, число наркоманов у них не выше, чем в любой стране, а употребление марихуаны молодыми сегодня возрастает по всей Европе, независимо от проводимой в стране политики. Международные исследования середины восьмидесятых годов установили: пятнадцать процентов голландцев в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти курят марихуану или пробовали прежде. Среди немцев этот процент вдвое выше, среди англичан их число достигает тридцати пяти процентов. Лидируют американцы: регулярно курят марихуану шестьдесят процентов молодых людей и подростков.

Но суть в другом: никакие наркотики, в том числе «слабые», в Нидерландах, по словам голландцев, на самом деле не легализованы. Их хранение, транспортировка, продажа преследуются по закону.

Что же стоит за мифом о легализации наркотиков?

Учитывая относительно небольшой вред от марихуаны, власти на ее продажу в установленных для кофе-шопов малых дозах предпочитают закрывать глаза, но держат ситуацию под контролем. Если у подростка появился интерес к наркотику, пусть выкурит сигарету в кофе-шопе, а не станет покупать на улице у барыги, у которого завтра в руках окажется героин или кокаин, и мальчишка будет вовлечен в более опасные привязанности. Власти видят задачу в предотвращении или ограничении риска, которому склонный к наркотикам человек подвергает себя, свое окружение, все общество. Если подумать, не слишком логично преследовать за провоз и продажу марихуаны и в то же время разрешать кофе-шопам этот товар незаконно приобретать. Власти сознательно идут и на это противоречие, исходя из культивируемого в голландском обществе принципа целесообразности.

Сторонников этого принципа можно понять: с появлением кофе-шопов прекратилась или, по крайней мере, сократилась неконтролируемая уличная торговля марихуаной и гашишем с ее опасными последствиями для общественного здоровья. У властей появилась возможность проверять кофе-шопы, качество конопляной продукции, а у налоговых инспекторов — увеличивать сборы. Так соблюдаются разом интересы потребителей легких наркотиков и государства.

Есть еще нюанс, для психологии голландцев принципиальный. Они всегда гордились своей страной как островком, куда бушующие вокруг шторма выбрасывают потерпевших кораблекрушение, то есть преследуемых за верования, политические убеждения, образ мыслей. Нидерландское общество издавна было и остается многокультурным, права меньшинств закреплены конституцией и законами. Защита прав курильщиков марихуаны, а их немало, для голландских обывателей не более чем традиционное отстаивание прав меньшинства.

Итак, продажа марихуаны официально не разрешена, но в ограниченных объемах фактически не преследуется. Говоря юридическим языком, обладание в установленных пределах (до пяти граммов) этим наркотиком здесь относят не к преступлению, а к правонарушению. Как можно понять, голландцы выступают не за легализацию психоактивных веществ из конопли, а только за некоторую терпимость по отношению к ним.

Писатель Джек Херер в книге «Король без одежды» («Голый король») предложил десять тысяч долларов в награду тому, кто сумеет опровергнуть его постулат, звучащий в свободном изложении следующим образом: если все натуральное топливо и его производные, а также вырубку лесов для изготовления бумаги и сельскохозяйственных нужд исключить из хозяйственной деятельности человека, чтобы сохранить планету, защитить озоновый слой, возродить природные ландшафты, то останется единственный источник, способный обеспечить нас бумагой, текстильной и пищевой продукцией, удовлетворить наши потребности в энергии для промышленных и бытовых целей, снизить уровень загрязнения планеты, восстановить почву, очистить атмосферу, — это под силу только нашему старому помощнику, который все это уже делал раньше. Его имя — конопля!

Амстердамский Музей марихуаны и гашиша на набережной Оудезийдс Ахтербургвал обещает удвоить вознаграждение тому, кто докажет ошибочность этого утверждения. Но я шел под ветром вдоль канала к музею не с намерением спорить, а из желания узнать, что было с коноплей, когда из глубин Центральной Азии, от гор и степей моей родины, торговыми караванами ее везли в процветающую Римскую империю и распространяли по средневековой Европе. Из конопляного волокна были сотканы в XVII веке паруса для одиннадцати тысяч военных, торговых, рыболовных судов Нидерландов. Поднимать паруса и пользоваться конопляными же канатами голландцы учили в конце того столетия в Амстердаме и Заанстрике русского царя Петра Великого. Лучшей коноплей для плетения корабельных канатов считали итальянскую, второе место отводили рижской, третье — русской… В хорошие годы здесь производили шестьдесят тысяч рулонов парусного полотна. Конопляным промыслом кормились тысячи семей. Для переработки конопли использовали ступы с пестиком и крестьянские мельницы. Голландцы носили конопляные камзолы, платья, носки, из конопляного полотна были робы у матросов.

Хотя пароходы, появившиеся в XVIII веке, привели к упадку парусного кораблестроения, и даже канаты стали плести из волокон кокоса и текстильных агав (сизаль), конопля дожидалась своего часа в новые времена – и дождалась. В годы Второй мировой войны из конопли плели канаты для флота союзников, из конопляной парусины шили парашюты, палатки, вещевые мешки. Американцы будили патриотические чувства фермеров, призывали возродить посевы конопли. Тех, кто принимался ее сеять, даже их сыновей, освобождали от военной службы. В американских кинотеатрах показывали фильм «Конопля для Победы».

Голландцы где только можно рекламируют коноплю, но не как психоактивную субстанцию, а как древнейшее растение, которому многим обязана история и культура страны. В музее вам напомнят, под какими парусами ходили в дальние моря отважные мореплаватели, открыватели экзотических земель, какими канатами они швартовали свои суда к прибрежным скалам. Бросается в глаза реклама одежды, трикотажа, обуви, женских аксессуаров, головных уборов, даже бумага лучших сортов — из конопли. Эта бумага, уверяют голландцы, поможет сохранить европейские леса. Конопля входит в состав выставленных в торговых рядах дезодорантов, кремов, мазей, зубных порошков, спиртных настоек; ее семилистник — на майках, спортивной обуви, почтовых открытках, шляпах, зонтах. В магазинах продают ее семена с инструкциями, как создавать приусадебные плантации. Возрождение почти забытого промысла вызвано ростом наркотуризма и, в свою очередь, еще больше подогревает прагматический (коммерческий) интерес ко всей наркотической субкультуре.

Не обидно ли, что в наши времена конопля утратила свою былую репутацию уважаемого растения и попала в разряд подозрительных, гонимых, обреченных на исчезновение. Я ходил из зала в зал музея и начинал, мне кажется, лучше понимать голландцев, не желающих мириться с преследованием ни в чем не повинного растения, не обязанного отвечать за то, как из всех его возможностей, не утраченных до наших дней, неразумные люди предпочли только одну — возможность дуреть от содержащихся в его побегах пьянящих тетрагидроканнабинолов. Но, кажется, есть симптомы перемен в отношении к растению, способному послужить еще цивилизации третьего тысячелетия. Во Франции, Испании, Италии продолжается производство лучших сортов бумаги из конопли. Это не только экономит затраты электроэнергии и требует меньше химикатов. Использование в этих целях конопли, полагают экологи, поможет предотвратить гибель ценнейших лесов Европы.

В Амстердаме, пожалуй, два музея, не имеющих аналогов, — Музей Рембрандта и Музей марихуаны и гашиша. Они привлекают почти одинаковое число туристов. Это о том, в каком обществе мы живем и какой пошел турист. Почитатели конопли, верующие в ее непременное возрождение, неподалеку от своего музея на той же набережной открыли Фонд марихуаны и при нем Колледж марихуаны — просветительскую общественную организацию, где работают не просто курильщики каннабиса, а профессионалы этого дела, фанатики растения, убежденные в его спасительном предназначении. Одна из них — Изабелла, участница создания Фонда, постоянно окруженная зарубежными туристами, желающими узнать, что это за легальная организация, аналога которой в их странах нет. Здесь покажут, как правильно курить марихуану, где покупать и как высаживать семена — на балконе или в подвале под ярким светом ламп .

Предприниматели не преминут расспросить, каковы перспективы применения конопли в современной текстильной, пищевой, строительной, парфюмерной промышленности. Изабелла расскажет, а напоследок посоветует перейти по мосту на противоположную сторону канала и заглянуть в специальный магазин, где можно увидеть, пощупать, приобрести сотни всевозможных товаров из конопли. В том числе майки, летние шапочки, лосьоны, мыло, вина, конфеты, медикаменты и сотни моделей курительных (для марихуаны и гашиша) трубок.

Изабелла знакомит меня с двадцатичетырехлетним коллегой Денисом Девартом, тоже профессиональным курильщиком-консультантом.

— Пару дней назад пришли два иностранца, нагулялись по набережной, еле стояли на ногах. Я дал им покурить марихуану через испаритель. Усталость как рукой сняло! — рассказывает Денис.

— Марихуана, по-вашему, не создает для здоровья проблем?

— Никаких абсолютно, уверяю вас!

Денис не подозревает, что перед ним врач-нарколог.

— А что за штука испаритель? — спросил я и скоро пожалел о своем любопытстве. Денис принялся возиться со стеклянным прибором, налаживать нечто шипящее, вроде сварочного аппарата. Мне было велено сбегать в ближайший кофе-шоп за порцией каннабиса; по правде говоря, куда-то идти и возвращаться не хотелось, но парень так старательно собирал прибор, что огорчить отказом или дать повод заподозрить меня в жадности было выше моих сил. Минут через пятнадцать я вернулся, держа в ладони пакетик выбранного мною «Большого Жука» — пусть лучше он варится в кипятке, чем несчастная «Белая Вдова».

— Вижу по глазам: вы сомневаетесь в марихуане и еще больше в испарителе. Посмотрите на меня, — не умолкал Денис. — Я астматик, врач посоветовал курить марихуану через этот прибор. У меня открылись дыхательные пути.

Наконец Денис наладил этот испаритель, или ингалятор, из жаропрочного стекла для вдыхания (курения) марихуаны. Через помещенный в стеклянную головку комок специальным пистолетом пропускают обжигающий воздух, нагретый до двухсот градусов и выше. Горячая струя вбирает в себя тетрагидроканнабинол и проникает в нижнюю часть сосуда, наполненную водой. Активное вещество и масла, объясняет Денис, переходят в пар. Теперь через длинную стеклянную трубку можно вдыхать ароматные пары с «экстрактом удовольствия», свободные от вредной и неприятной смолистой основы, которая входит в дыхательные органы при курении «косяка».

Денис находит пять преимуществ вдыхания перед курением.

При вдыхании все компоненты растения сохраняют химическую чистоту, тогда как при сгорании возникают новые соединения, в том числе канцерогенного свойства. Ингаляция удобна при медицинском употреблении марихуаны, особенно при астме.

При курении за один раз полностью расходуется вся доза, а при ингаляции постепенно реализуется сила всех компонентов растения. Этот способ исключает возможность нечаянной опасной передозировки.

Образуемый при курении дым остро и резко действует на легкие: в дыхательные пути попадают частицы сгорания марихуаны, табака, бумаги, а пар мягок, ароматичен, как бы настоян на цветах и совершенно безопасен для здоровья.

При ингаляции избегаешь приема внутрь смеси табака и марихуаны, их комбинация делает курильщика вялым, сонным, в то же время возникает потребность курить еще и еще, чтобы добиться кайфа.

При курении доза марихуаны исчезает, для следующей затяжки требуется новая доза. А в испарителе одну и ту же дозу можно использовать три-четыре раза. Поэтому расход марихуаны меньше. Некоторые посетители Фонда, по их словам, не прекращая приема марихуаны, сократили объем ее потребления наполовину.

Слушая Дениса, я заставляю себя помнить: Фонд марихуаны содержат компании, выращивающие коноплю, торгующие ею, а также фирмы по производству промышленных и пищевых товаров с ее использованием. Просвещение, полезное само по себе, в этом случае еще и способ для производителей каннабинола расширять потребительский рынок.

Я прощаюсь и уже у дверей слышу, как Денис, взятый в плотное кольцо новыми гостями, повторяет свой монолог, который мне поначалу казался экспромтом:

— Я вижу по вашим глазам: вы сомневаетесь в марихуане и еще больше в испарителе. Посмотрите на меня. Я астматик, мой врач посоветовал при курении использовать эту установку. Я попробовал, и у меня открылись дыхательные пути. Не верите? Спросите в Институте медицинского использования марихуаны.

— Где-где?! — переспросил я.

— В Роттердаме! У Джеймса Ричарда Бартона!

— Алло, Роттердам? Институт медицинского использования марихуаны?

— А что у вас? — отозвался баритон.

— Простите, это доктор Бартон?

— Ну, Бартон. Вы на что жалуетесь?

Я называю себя, наш бишкекский наркологический Центр и выражаю готовность в удобное для доктора время приехать из Амстердама в Роттердам для знакомства с институтом, о котором впервые слышу.

— А вас не смущает, что я сидел в тюрьме?

— Где? За что? — теряюсь я.

Молчание на другом конце провода затянулось. Я уже было чертыхнулся по адресу голландской телефонной сети, прервавшей разговор, но, прижав трубку к уху и уловив на другом конце дыхание, понял, что связь ни при чем.

— Вы меня слышите, доктор Бартон?

Доктор заговорил в том смысле, что он, конечно, рад интересу, ему нужна поддержка, но есть обстоятельства, по которым он затрудняется принять гостя в институте. Также нет возможности — он очень сожалеет — пригласить к себе домой, но если я прибуду поездом на роттердамский вокзал, он постарается подъехать и поговорить в зале ожидания. Я не любитель детективных истории, но странный разговор заинтриговал меня. Не успел я согласиться, как Бартон изменил решение: пожалуй, он пришлет на мое имя в отель пакет с материалами о себе и об институте, а если возникнут вопросы, он все разъяснит по телефону.

Через пару дней я получил пакет из Роттердама, после еще раз говорил с Джеймсом Ричардом Бартоном и теперь изложу, как она представилась мне, историю американского фермера из Боулинг-Грин, штата Кентукки, сорока трех лет, ветерана вьетнамской войны. Ферму с домом на площади девяносто акров Бартон и его жена Линда купили в 1980 году за тридцать четыре тысячи семьсот долларов. Страдая еще со времен войны глаукомой, видя с каждым годом все хуже, перепробовав множество лекарств, фермер услышал о лечении глаукомы марихуаной. Об этом в начале семидесятых годов специалисты в области наркотиков докладывали конгрессу США, но споры вокруг марихуаны затрудняли спокойное изучение проблемы. Как потом скажет на судебном разбирательстве судья Фрэнсис Янг, «в связи с той эмоциональной риторикой, которая связана с проблемой марихуаны, врач, имеющий право выписать морфий, кокаин, амфетамины и барбитураты, не может выписать марихуану, которая наиболее безопасна из известных наркотиков при лечении».

Глаукома Бартона оказалась наследственной. Заболевание приводило к слепоте почти всех мужчин по линии его матери. Не веря в традиционные способы лечения, он решил на ферме выращивать коноплю. Собирал до фунта марихуаны в месяц, выкуривал от десяти до пятнадцати сигарет в день и чувствовал, что глазное давление снижается. Так бы все и шло, если бы 7 июля 1987 года полиция штата Кентукки не нагрянула на ферму с обыском.