Откуда пошли африканские наркокурьеры

Кончина Отумфуо Опоку Варе II: траур и наркотики несовместимы — В Институте медицинского использования растений под Аккрой — Поможет ли ибога отучить от сильных наркотиков, алкоголя, табака? — Бездомные тянутся в REMAR — Перевозка героина в прическах нигерийских красавиц — 6000 агентов NDLEA — Программа «Жгите траву!» — Психиатрический госпиталь Йаба: двойной диагноз

В студенческие годы, читая «Зеленые холмы Африки», я представлял себе экзотический материк, но при всей тогдашней увлеченности Э. Хемингуэем, при полнейшем доверии к его искренности, непосредственности, наблюдательности, было трудно понять его восторги перед африканскими ландшафтами, влюбленность в детей дикой природы. Мне казалось, что испытанное там писателем ощущение полного счастья вызвано не географией, а состоянием его духа — оно могло обнаружить себя, окажись писатель в тот момент у подножия не Килиманджаро, а Гималаев или Станового хребта. Мы часто объясняем себе состояние души степенью благосклонности окружающего мира, но сами не раз замечали, как именно переменчивое внутреннее самоощущение определяет наше восприятие среды в тот или иной миг.

Сборы в Африку проходили в предощущении счастья, вызванного не только ее необыкновенными пейзажами, сохраненным миром диких животных, возможными встречами с прекрасными живыми картинами книг моей молодости, написанных путешественниками и натуралистами. Я надеялся хотя бы что-то узнать о ритуальных растениях, одурманиваю¬щих или меняющих сознание, без которых, уже ясно, нельзя представить культуру многих народов. Первая страна, с которой я собирался начать африканскую поездку, была Гана, лежащая на западе материка и омываемая Гвинейским заливом. Среди ее народов самый многочисленный — ашанти, известный, между прочим, удивительными резчиками, которые делают ритуальные куклы акуа-ба — строгие крестообразные фигуры, символизирующие материнство и плодородие.

Знатоком наркотических растений, их традиционного использования слыл верховный вождь народа ашанти Отумфуо Опоку Варе II (в миру Мэтью Джон Поку), владелец Золотого трона, на котором бессменно восседали его предки вот уже три сотни лет. Вооруженные копьями и луками воины ашанти покорили около полусотни племен и народностей, став одним из могущественных народов Западной Африки, сумевшим дольше других оказывать сопротивление английским войскам. Город Кумаси, столица ашанти, расположенная в пятистах километрах к северу от Аккры, известна народными празднествами. На поле стадиона полуобнаженные атлеты выносят на плечах вождей племен, а вслед за ними под грохот барабанов и рев медных труб черные силачи несут символ богатства и могущества ашанти — Золотой трон с Отумфуо Опоку Варе II в расшитых драгоценностями одеждах. Вождь чуть сутулится под тяжестью золотых украшений на шее, на груди, на руках от кисти до локтя, на опущенных в золотые сандалии ногах. На земле ашанти самые крупные в мире месторождения золота, и вожди народа демонстрируют это всеми способами.

Собираясь в Гану, я наметил поездку в Кумаси, надеясь на встречу с верховным вождем. Очень хотелось быть удостоенным его аудиенции.

Применение в традиционных обществах Западной Африки наркосодержащих препаратов из местной флоры занимало меня не как практикующего врача, а по причинам субъективного свойства. В молодости я зачитывался романами о путешествиях в глубины Черного материка. Проводники и носильщики подолгу обходились без пищи и воды, ночи напролет поддерживали костер в кромешной мгле, не теряя при этом бодрости и жизнелюбия. Этих качеств не всегда хватало исследователям, которых они сопровождали. Наверняка африканцы прибегали к растительным стимуляторам и галлюциногенам, с детства знакомым по религиозным и мистическим ритуалам. Бывало, под воздействием этих веществ носильщики становились агрессивными друг к другу, их тянуло на хвастовство, возникали драки, но путешественники относились к этим странностям с юмором, принимая их за особенности африканского характера.

Что я услышал в Гане, едва ступив на ее землю?

Марихуану, самый распространенный среди африканских народов наркотик, в Гану завезли английские и западноафриканские, в том числе ганские, солдаты в конце Второй мировой войны, когда возвращались после воинской службы из Южной Африки. Под африканским небом в субэкваториальном климате конопля царственно возвысилась над всеми другими кустарниками высокотравных саванн. В полный рост она поднимается за пять-шесть месяцев. Когда семипалые листья начинают опадать, крестьяне куст срезают, высушивают, прессуют под кирпичами. Иногда конопляные стебли и листья размельчают, вымачивают, отжимают и прессуют, получая подобие пасты. Выжимки ганцы добавляют как ароматизаторы в пищу и в напитки. Особенно часто — в джин местного производства. Некоторые ганцы, подобно камерунцам, нигерийцам, южноафриканцам, курят марихуану в смеси с кокаином или крэком.

Мелкие конопляные плантации (до одного гектара) вперемежку с посадками касавы, томатов, других овощей можно встретить в пригородах больших городов и вокруг деревень. Их прячут от наезжающих представителей центральной власти; местные начальники, напротив, часто прикрывают крестьян.

Для ганских крестьян продавать коноплю оптовикам почти безопасно, но если кто-то пытается обойти посредников и самостоятельно выйти на рынок, по неопытности окажется со своими мешками в полиции. Скупщики, часто связанные с полицией, вывозят товар в грузовиках, завалив мешки углем или ананасами, поглощающими особый конопляный запах. Иногда наркотики перевозят, нанимая такси или в своих машинах, но так больше риска попасться на полицейском посту во время досмотра, если с полицейскими предварительно не договорились.

Упакованную в сизалевые мешки марихуану сплавляют на лодках по речкам Сисили и Нахорис в глубь континента, в разбросанные по берегам города и деревни, и увозят морем в трюмах кораблей через Канарские острова в Европу .

В порту Аккры, оглушенный грохотом портальных кранов, скрежетом якорных цепей, визгом тормозов электропогрузчиков, наблюдаешь, как ловко бригада рабочих на палубе опускает в трюм поддоны с мешками. Трудно разглядеть на мешках привязанные к ним бирки, но независимо от пункта отправления и пункта назначения, даже от наименования груза на мешках нельзя исключить, что в этих мешках марихуана. «Там все может оказаться!» — говорят портовские таможенники. Когда я перевел взгляд на море, мне увиделся, как на киноэкране, ночной Брикстон, поездка под дождем за крепкой ганской марихуаной по цене десять фунтов за пару набивок, представилась опоясавшая земной шар цепь, объединившая ганских крестьян, перекупщиков, лодочников, капитанов дальнего плавания, полицейских и таможенников, британских грузчиков, складских начальников, портовые власти, множество других людей, этой незримой цепью соединенных, ей обязанных своим благополучием, а часто и процветанием, и понял, что цепь можно утоньчить, сплести иначе, укоротить, наконец, но разорвать удастся не скоро.

Обо всем этом я надеялся поговорить с верховным вождем народа ашанти. Но вернувшись в свой «Золотой Тюльпан» и включив телевизор, я услышал печальные удары тамтамов, барабанов, пронзительные трубные звуки рогов. Диктор повторял сообщение о смерти восьмидесятилетнего Отумфуо Опоку Варе II.

Я опоздал.

Десятки тысяч людей в черных и черно-красных траурных одеждах шли поклониться покойному монарху. Всматриваешься в скорбные лица на телеэкране, и профессиональное зрение не находит на лицах следов наркотической зависимости. Скажу осторожнее: в траурной процессии их почти не было. Это свидетельствовало о глубоком почтении к усопшему вождю, об этическом чувстве народа, обострившемся в горькие дни.

В один из поздних вечеров, спустившись в холл отеля, непривычно свободный от гостей, я увидел за стойкой пожилую женщину народности ашанти — администратора. Всегда спокойная и приветливая, на этот раз она не поворачивала курчавую голову, и плечи ее вздрагивали. Я спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. Она подняла глаза, полные слез:

— Он был наш первый вождь, отказавшийся от многоженства, верный своей жене Акуа Африйе, детям и внукам!

Верховного вождя каждый любил по-своему.

В Институт медицинского использования растений в местности Аквапем под Аккрой мы добрались после полудня, сделав привал под сенью рощи, где десяток резчиков по дереву, молодые африканцы, сидя на заготовках барабанов, похожих на огромные песочные часы, шлифовали наждачной бумагой деревянные фигурки. Образы, рожденные воображением или болезненной фантазией, будоражили мой интерес к возможным проявлениям наркотизма, в том числе в творческом процессе. Когда знакомишься, к примеру, с деревянной скульптурой народности маконде, живущей по обе стороны границы между Мозамбиком и Танзанией, не можешь отделаться от мысли, что мастерам удается, возможно, неосознанно, с завораживающей силой воплотить в черном дереве свои видения, вызываемые галлюциногенными растениями.

Пару часов спустя мы сидим в кабинете Фрэнсиса Опунга Боачие, директора института, доктора философии. Широкие окна выходят в густой лес, и это соседство не в пользу институтского корпуса — в лесу он кажется случайным, занявшим чужое пространство.

— Не уверен, что вы правы, — говорит в ответ на мои дорожные впечатления профессор Фрэнсис Опунг Боачие, сопровождая меня по тропе в начинающийся от порога экваториальный лес. Не лес, а природная лаборатория, живой гербарий, склад растительного сырья для ученых и практиков-фармацевтов. В 1975 году ганские медики создали институт по изучению местной флоры и для обеспечения целебными растениями всех, кто занимается традиционной медициной, — знахарей, колдунов, вождей племен. Они лечат больных земляков, иногда изменяют сознание, но их выбор часто ограничен локальным кругом диких растений, знакомых с глубокой древности. Некоторые целители хранили сведения о лекарственных растениях в тайне, только перед смертью открывая секреты родственникам. Медики собирают предания о флоре, исследуют активные вещества растений, их лечебные свойства, экспериментируют с новыми. В институтской лаборатории изготавливают лекарства, за которыми приезжают целители, а часто и сами больные идут сюда, как к святому месту паломники.

— Не уверен! — повторяет Фрэнсис Опунг Боачие. — При галлюцинациях африканцы бывают буйными, невоздержанными в словах и жестах, но я не замечал, чтобы в таком состоянии тянуло к творчеству.

— А после? — спрашиваю я. — Вспоминая видения, вызванные галлюцинациями, мастер может воплощать их в дереве?

— Нет, — качает он головой. — От галлюциногенов у резчиков случаются эпилептические припадки, творческие — никогда!

Мы останавливаемся в густой граве. Деревья и кустарники, издали казавшиеся непролазными зарослями, вблизи обретают индивидуальные черты, но от этого не становятся менее опасными. Если попытаться пройти между ними, хотя бы бочком протиснуться, в одежду непременно вонзятся колючки акации или другого дерева, а сломав ненароком стебель иного растения, на изломе увидишь ядовитый млечный сок. Лес пугает пришельца враждебностью, но когда рядом сведущий человек и ты прислушиваешься к нему, опасности нет.

Мой проводник чувствует себя в лесу, как в хижине, где все до мелочей знакомо, имеет свое имя и место. Мне, новичку, растения кажутся изготовленными из пластика, как игрушки на новогодней елке, а мой спутник, стоя среди них в начищенных до блеска мокасинах, при галстуке и в шляпе, срывает с куста заостренный продолговатый жилистый листок и разминает в пальцах.

— Если устали — пожуйте.

Он еще не сказал, что это, но я догадался — видел рисунок этих листьев и маленьких цветков с пятью беловато-розовыми лепестками, похожих на цветки из соцветия тысячелистника или белой кашки, растущих у нас в светлых сухих лесах. Тысячелистник, по Плинию, применял для лечения ран Ахилл, ученик Хирона; имя древнего грека вошло в научное название тысячелистника. На ладони моего спутника целебное растение ибога, незнакомое фармакологам других континентов, но хорошо известное здесь. Я поблагодарил профессора, однако снимать усталость таким образом не решился. Не потому, что был бодр, а из выплывшего из глубин памяти предостережения: ибога обладает сильным воздействием на психику.

Кусты ибоги нельзя отнести к типичной ганской флоре, их завезли из той части Заира, где во влажных лесах разбросаны деревни племени фангов. С приходом французов традиционная жизнь фангов стала ломаться, не привыкшие к зависимости люди испытывали сильный стресс: массовая подавленность охватила все социальные слои, даже тех соплеменников, кто сотрудничал с колонизаторами. В душевном смятении фанги пили настой ибоги: галлюциногенные свойства растения помогали уйти от переживаний. По воздействию на организм ибога напоминает ЛСД .

Во второй половине прошлого века кустарник ибоги стал атрибутом африканского религиозного движения мбвити как символ связи между человеком и высшими силами. Но еще раньше через французов, членов тайных обществ Западной Африки, ибога появилась в Европе как сильное стимулирующее и возбуждающее средство, благотворно воздействующее на сексуальную потенцию.

Ганцы тоже узнали стимулирующие свойства завезенного к ним растения. Приняв наркотик, чувствуя мощный прилив физической и сексуальной энергии, молодые люди могут танцевать, не останавливаясь, всю ночь, приближаясь в танце к костру, где на вертеле обжаривается теленок; продолжая танцевать, отрезают ножом кусок мяса, жуют, покачивая бедрами, выделывая ногами замысловатые фигуры. Африканские медики предложили использовать ибогу (содержащийся в нем алкалоид ибогамин) как заместительное средство, способное отучать страдающих зависимостью от сильных наркотиков, алкоголя, табака .

— Ваши знахари применяют ибогу? — спрашиваю я.

— Не так широко, как в Камеруне или Габоне, но пробуют!

Продвигаясь по тропе, сметая ладонью с брючин колючки, мы приближаемся к деревцу, плоды которого похожи на маленькие апельсины; деревца называются ононум и кахабан. Их ветви, листву, кору держат над огнем до обугливания, затем варят, добавляют кекедру (имбирь) и получают напиток, тоже обладающий наркотическими свойствами. В городах напиток редок, но в деревнях знахари им лечат заболевания кожи, полости рта, зубок. Мой проводник знает, о чем говорит, — он сам из крестьянской семьи, отпуска проводит в деревне.

— Как использовали при ритуалах психотропные растения?

— Знающие люди никому, кроме своих детей, секреты не выдают, а в нашей семье этим не занимались.

Нас обступает лес — густой, темный, влажный. Сквозь ветви видно белесое небо цвета немытой молочной бутылки.

— Сколько же в этих лесах целебных растений? — продолжаю я.

— Пока известны три тысячи.

— И все собираете?

— Спрос растет, наших сборов не хватает, кое-что еще сами выращиваем на институтских плантациях. Под лекарственными растениями у нас шестьсот акров.

Когда мы выходим па залитую солнцем опушку, перед нами сверкают окна институтского корпуса. На первый взгляд он кажется неуместным среди роскошного леса. Но здание стоит там, где нужно. С Фрэнсисом Опунгом Боачис мы присели на бетонные ступеньки института и в тени выпили по банке теплого спрайта.

Я никогда не встречался с испанским евангелистом Мигелем Диезом, но много слышал о нем. Картежник, алкоголик, каторжник, разрушитель собственной семьи, он пережил чудесное очищение, начал новую жизнь, открыл двери своего дома для всех, у кого проблемы, когда-то знакомые ему самому. Говорят, его духовному возрождению помогла мольбами его жена: небеса были тронуты ее любовью и верностью непутевому мужу. В начале восьмидесятых годов он основал на родине христианский реабилитационный центр REMAR для помощи беднякам, страдающим наркотической зависимостью. Сегодня это благотворительный религиозный фонд международного масштаба с центрами в сорока трех странах.

Один из них в Аккре.

Его открыли семь европейских миссионеров, в прошлом наркоманов, нашедших спасение у Мигеля Диеза; на собранные общиной средства они добрались до берегов Африки и в 1994 году заложили реабилитационный центр, намереваясь в последующие годы разместить подобные приюты для бедняков в Кумаси, Теме, других ганских городах.

— А что, — спрашивал я в центре REMAR, — наверное, сеньор Мигель Диез богатый человек?

— Он не богатый, — отвечали мне, — но у него доброе и богатое сердце.

Состоятельные ганцы при абстинентном синдроме обращаются в наркологические службы при психиатрических госпиталях, чаще всего частных. Для больных со скромными доходами в Аккре есть Центральный психиатрический госпиталь с наркологическим отделением на семьдесят коек. Я видел эти помещения барачного типа, сотрясаемые гулом вентиляторов, разгоняющих тяжелый больничный дух. На окнах и на дверях железные решетки. Те, кто доказал готовность обходиться без наркотиков, переводятся в помещения открытого типа — их можно покидать на время прогулки по территории. Горожане и благотворительные организации присылают больным простыни, халаты, мыло, лекарства. Врачи практикуют медикаментозные подходы в сочетании с индивидуальной и групповой психотерапией .

Бездомные, безработные, вышедшие из тюрем, весь этот неустроенный, нищенствующий, разношерстный люд, обитающий на окраинах Аккры, знает адрес, куда можно прийти, когда надеяться больше не на что. Здесь их накормят, укажут матрац на крашеном полу, дадут сетку от москитов, тумбу для вещей, сведут, если надо, с врачами и будут учить делу, чтобы зарабатывать на жизнь. В любой момент отсюда можно уйти, никого не спрашивая, не рискуя услышать вопрос или укор. По этому адресу я и нашел приют, основанный семеркой братьев-христиан.

— Мы не даем лекарств или веществ, заменяющих наркотики, но через обращение к Богу помогаем обустроить свою жизнь, сделать ее комфортней, стать сильнее, чтобы двигаться дальше.

Я слушаю директора центра REMAR Фернандо Хиберо, португальца из Порту. Розовощекий бородач лег тридцати пяти, в прошлом хронический наркоман, он случайно попал в миссию Мигеля Диеза, научился ценить жизнь, радоваться возможности жить в братстве с себе подобными. По вечерам он бродит по окраинам города, заговаривает с мужчинами и женщинами, многих приводит в центр. Когда удается уговорить следовать за собой сироту, на его лице такая благодарность Господу, словно он после долгой разлуки разыскал своего потерянного ребенка.

Фернандо согласился показать мне центр. Обитатели поднимаются утром в шесть часов, убирают помещения и молятся. После завтрака (овсяная каша, кукуруза, чай, хлеб, иногда шоколад) принимаются за работу — она у каждого своя. Пациенты, живущие в центре больше года (их называют хелдерами), идут в город, завязывают разговоры с такими же, какими были они сами, чтобы склонить их идти за собой. Другие в центре плотничают, учатся шитью, программированию. В середине дня все собираются за обеденным столом. Обед пациенты готовят сами. С двух часов до трех можно отдохнуть в своих комнатах или посидеть в библиотеке, затем снова за работу. В семь вечера общий ужин, обычно легкий (рис или рыба тунец). После восьми каждый предоставлен самому себе. По воскресеньям можно смотреть телевизор. В половине десятого в доме гасят свет — до шести утра.

В свободное время можно выйти в город, но в сопровождении хелдера. Если в субботу или воскресенье пришли родственники, они вправе отправиться в город вместе, но опять же в сопровождении хелдера. У новичков нет возможности оставаться одному, быть предоставленным себе самому. Только через год, став хелдером, получаешь свободу передвижения и право сопровождать других.

У обитателя нет карманных денег; если надо что-нибудь купить, центр выдаст на покупку. Со стороны эти правила могут показаться не слишком обременительными для человека, получившего крышу над головой, пищу, возможность подлечиться, приобрести рабочие навыки. Но привыкшим к бесшабашному, разгульному существованию психологически трудна любая регламентация — ее выдерживает треть новичков; остальные через три-четыре месяца возвращаются в нищую, тревожную, безалаберную вольную жизнь. Через несколько недель больше половины ушедших снова приходят в центр. Они знают: здесь двери открыты круглые сутки и впускают любого.

После того как я провел здесь один день — целый день! — и попытался представить себя здесь неделями и месяцами, сердце готово было сжаться от страха и обиды за эту нескладную жизнь. Но наркоманы, большинство их, перед тем как попасть сюда, вращались в иных мирах, опускались на «дно», ниже и страшней которого ничего нет. Чаще всего это был мир уголовников, гомосексуалистов, проституток, продажных полицейских, мир уличных свалок, заразных болезней, страшных ломок, когда, не задумываясь, дашь себя изнасиловать или сам пойдешь с ножом на кого угодно, хоть на отца, только бы заиметь дозу или деньги на дозу. При всей несхожести этнических традиций, политических систем, уровня культуры — места обитания наркоманов похожи. Это к тому, как нелегко дается человеку с улицы адаптация к новому бытию.

На реабилитацию отводится год. Выдержав половину этого срока, обитатель центра вправе перебраться на принадлежащую центру ферму вблизи Аккры. Работая там, можно предаться раздумьям о том, как сложилась жизнь и что хотелось бы в ней изменить. Если здесь хорошо, если нравятся приютившие, если подумал о том, не податься ли самому в миссионеры, тебя с радостью примут в ряды братьев. В течение года научишься профессии, тебе помогут найти работу.

Заглядываем в очередную комнату. На полу пять свободных матрацев, на одном дремлет щуплый подросток в рваной одежде и сандалиях. Ему лет четырнадцать, смотрит на нас боязливо, словно мы претендуем на его место. Говорят, пришел этой ночью.

— Тебя кто привел? — спрашивает Фернандо.

— Я сам, есть захотел.

— А как адрес узнал?

— Кваме сказал.

— Кто такой Кваме?

— Он у вас раньше жил.

— А теперь где?

— Полиция вчера увела.

Во дворе Фернандо окликает водителя микроавтобуса, въехавшего в ворота. Из кабины выпрыгнул и направился к нам черный великан лет тридцати в распахнутой синей куртке, надетой на голое тело. Знакомимся: Кинет Лакай, привез продовольствие из католической благотворительной организации. Ее сотрудники закупают для братьев по сниженным ценам продукты, у которых на исходе срок годности. Кинет из состоятельной семьи, имеющей в Аккре свой дом. Подростком покинул родителей, ушел в бродяги, с тех пор курит, нюхает, вдыхает все, что попадает под руку. В последнее время — героин.

— Приезжали люди с крупными партиями, распространяли среди карабинеров, а мы покупали у них.

— Как себя чувствуете?

— Сейчас хорошо, а еще недавно, когда просыпался, думал об одном: нет работы, никому не нужен. Возникали мысли о наркотиках, с ними свободней и уверенней.

— Давно решили бросить наркотики?

— Я не собирался бросать. Думал, проведу в центре время, отдохну и начну все сначала. Не раз уходил, Фернандо знает… В последний раз продержался больше года. Было время подумать о жизни. Понял: неважно, кем мы были и чем теперь занимаемся. Все, что здесь от нас требуют, это жертвовать собой, как делал Христос.