Откуда пошли африканские наркокурьеры

Я вспомнил о том, как в местах заключения на русском Севере прогуливается в снегах почти сотня нигерийцев, перевозивших наркотики, обычно в своих желудках. Даже в желудках миллиардеров никогда не бывало таких дорогих субстанций — тысяча долларов одна капсула.

— Скажите, кто придумал использовать желудок как контейнер? — спрашиваю я.

Должны же быть конкретные люди, которым криминальный мир обязан своими рискованными прорывами. По моему разумению, мысль об этом способе транспортировки должна была осенить кого-то из нигерийцев, как самых изобретательных перевозчиков, к тому же обладающих, видимо, здоровыми вместительными желудками. Подполковник согласиться не спешил.

— Изобретатель неизвестен, мы даже не знаем, нигериец ли он, но можно признать: наши перевозчики довели способ до совершенства.

— И ничего нельзя поделать? — спрашиваю я.

Не может быть, чтобы правительства, имеющие в подчинении мощный карательный аппарат, в том числе пограничные части и армейские подразделения, привлекаемые для тушения региональных войн, были неспособны подавить у себя экономическую преступность. Многие не заинтересованы в этом. Процветание наркобизнеса обеспечено участием высших политических кругов и силовых министерств. Именно они чаше и громче других призывают к борьбе с наркоторговлей, подставляя для арестов мелких уличных дилеров, создавая при этом ситуации, благоприятные для крупных воротил.

— Ничего нельзя поделать?

— С отравой можно бороться, — глаза полковника потускнели. — Но есть вещь пострашнее… Коррупция!

Я увидел перед глазами Памир, снежную семисоткилометровую горную трассу Хорог — Ош, вспомнил разговор с продрогшими на ветру российскими пограничниками, их безнадежные рассказы о том, как невидимые, неосязаемые, почти виртуальные, но всемогущие силы прикрывают транспортировку наркотиков до Москвы и дальше до Амстердама, и как на мой вопрос, кто же их прикрывает, они отмахнулись с обидой: «Вопрос лучше задайте в Москве!» Они назвали российскую столицу, а могли бы — колумбийскую, боливийскую, украинскую, нигерийскую…

Маленькая деревня под Лагосом с ее хижинами, женщинами в узких длинных юбках, дремлющими стариками кажется ничем не примечательной до той поры, пока на вечереющем берегу не появляются босоногие рыбаки, с победными криками несущие гигантскую морскую черепаху. Черепаха вращает сонными глазами, как бы соображая, за что ей такой почет. Четверо обнаженных атлетов, держа черепаху за короткие зеленоватые ноги, с трудом удерживают на весу ее тело с мощным панцирем. Эта картина — закат на теплом берегу, белый парус в розовеющей дымке, толпа босоногих рыбаков с черепахой — поднимает настроение.

Моим глазам теперь в радость совершенные по форме тростниковые хижины и стройные женщины с детьми за спинами, толкущие в ступах маниоку, и наблюдающие заход солнца старики с лицами средневековых мудрецов. Трудно представить этих здоровых, умеющих радоваться жизни людей вдыхающими, глотающими, пьющими наркотики, а между тем многие из них, если не большинство, — я это знал по книгам, — следуя вековым традициям, при обрядах употребляют психотропные растения.

Деревня долго веселится над черепахой, опрокинутой на горячий песок. Наконец толпа рассеивается, рыбаки волокут добычу за хижины, где уже возгораются костры. Мы остаемся под навесом со старейшиной деревни. Сухощавый старик в бордовом кенте, накинутом на левое плечо, величественно восседает на табурете, вытянув ноги в кожаных сандалиях. Его курчавый племянник, лет двадцати двух, помогает нам как переводчик с языка йоруба. У одного рыбака, говорит старик, есть двенадцатилетний сын Кофи, младший из четверых детей. Отец, уважаемый в деревне человек, полжизни проводит в море. Однажды в деревне появились незнакомые подростки. Приехали автобусом на пляж и быстро сошлись с деревенскими сверстниками, в том числе с Кофи. Ему дали горсть марихуаны, показали, как курить, предупредив об опасности, его поджидающей, если кто-нибудь об этом узнает. Утром, когда деревня еще спала, Кофи ушел в буш, присел на валежину и закурил. После двух-трех затяжек увидел разноцветные круги, между стволами пальм возникли странные фигуры; он почувствовал, как учащенно бьется сердце. Его охватила паника. Потом признавался, что ему показалось, будто сходит с ума. Он поспешил домой. Увидев сына, мать изумилась его глазам, внезапно покрасневшим, но еще больше его болтливости и агрессивности. Когда родители привели сына к старейшине, тот посоветовал уводить мальчишку в ночной лес, оставлять там одного, пока не научится себя контролировать, а после отправить к родственникам в другую деревню.

Старейшина не был психотерапевтом, но хорошо понимал эмоциональное состояние земляков и в случае, им рассказанном, интуитивно пришел к мысли о лечебном эффекте чувственного потрясения и очищения с последующей изоляцией подростка от среды, в его сознании связанной с первыми затяжками.

Я спросил старейшину, есть ли местные травы, схожие с марихуаной, исстари применяемые йоруба при обрядах, религиозных церемониях, при усталости, ощущении голода, подобно тому как индейцы Амазонки возбуждают себя, традиционно жуя листья коки.

Старейшина задумался.

— У нас есть такие деревья. Если сдерете кору, бросите в костер, а пепел станете курить, вам будет хорошо.

— Что значит — хорошо?

— Это как выпить пальмовую водку с лимоном.

Жители деревни уверяли меня, будто пальмовая водка с лимоном снимает тяжесть с души, вызывает грезы, дает слабый галлюциногенный эффект, но не затуманивает сознание и не заставляет заплетаться язык.

— А в деревне многие принимают алкоголь?

Старейшина снова задумался, разлепил лиловые губы, считая в уме, но, махнув рукой, радостно объявил:

— Не многие — все!

Как я понял, многие жители деревни, особенно из деревенской интел¬лигенции, в качестве наркотика вводят в вену принесенный из аптеки диазепам (дозами от десяти до двадцати миллиграммов), запивают алкоголем и крепко спят. Я спрашивал, какие травы употребляли их предки, когда уставали на охоте и хотели взбодриться, чем на празднествах приводили себя в состояние экстаза или, напротив, погружались в глубокую скорбь, что предпринимали для душевного очищения и восстановления сил. Говорят, в этой местности произрастают растения, которые поедают кабаны и обезьяны, приходя в ярость от каких-то видений. Возможно, я задавал слишком много вопросов или вторгался в запретную мистическую сферу, веками оберегаемую.

— Как возвращали силы… Спали! — улыбнулся старейшина, поднимаясь и давая понять, что большего мне от него не добиться.

Уже прощаясь, я снова заговорил о предположении, не дававшем мне покоя. Причудливые деревянные маски, которые использовали колдуны для зашиты от злых сил, рождены, похоже, фантазией резчиков, пребывавших в состоянии особого возбуждения, как будто вызванного действием тонизирующих веществ или растений.

— Да вот весь секрет! — Старейшина опустил руку в карман и поднес на ладони к моему лицу коричневый шарик. Это был орех колы, плод вечнозеленого дерева тропиков Западной Африки. Я кое-что слышал об этих орехах, содержащих кофеин и теобромин, их используют в медицине и для изготовления тонизирующих напитков вроде кока-колы, но не представлял, как они могли служить колдунам. Мне с трудом удалось вытянуть из старейшины историю, связанную с колой. По его словам, в Западной Африке когда-то существовали особые храмы. Их жрецы и жрицы демонстрировали свои сверхспособности распознавать сидящих в людях демонов и изгонять их. Испытуемому давали орех колы, заранее смазав одну его половину галлюциногенным наркотиком, а вторую оставляя необработанной, и предлагали съесть только половину ореха. Если человек брал в рот обработанную часть, у него изменялось восприятие, начинался бред, возникал психоз. Он издавал странные звуки, своим поведением убеждая окружающих в исходе жившей в нем дьявольской силы. Если же испытуемый принимался жевать чистую половинку колы, он испытывал только легкую сонливость.

— Между вашими и нашими больными есть разница. У вас наркомания, можно сказать, в ее чистом виде, а у наших пациентов часто двойной диагноз: наркомании сопутствуют психические нарушения. Нелегко распознать, что первично и каковы связи между расстройствами, вызванными тем и другим…

У доктора И. Маломо за роговыми очками изучающие собеседника глаза. Он говорит тихо, его слова обволакивают, словно он проводит сеанс вербальной психотерапии. На его обходительных манерах сказалась, видимо, медицинская практика в госпиталях Великобритании и США. Теперь он главный врач-нарколог госпиталя Йаба, старейшего психиатрического центра Нигерии. Часа три мы ходим по чистому, уютному корпусу, пропуская веселых нигерийских медсестер, несущихся в белоснежных халатах. Заходить в палаты с металлическими дверями и решетками на окнах доктор решительно не советует. Там лежат острые больные, и мой сопровождающий не хотел бы, как он говорит, подвергать гостя риску. «Психи везде психи», — он тащит меня за рукав халата дальше по коридору.

Наконец, он толкает крашеную деревянную дверь, и мы оказываемся в палате с десятком кроватей на колесах. Больные спят или дремлют поверх байковых одеял. Подходим к мускулистому нигерийцу, сидящему на постели с игральными картами в руках. Доктор Маломо представляет меня и спрашивает у пациента согласия поговорить. Пациент долго смотрит на меня, переводит взгляд на доктора, как бы советуясь, не из полиции ли я на самом деле, не чревато ли опасностью навязываемое ему общение. У него глаза навыкате. Смотрит исподлобья, словно боксер, оценивающий соперника, прежде чем нанести удар.

Урунди — так его зовут — из северной части страны, родной язык хауса, вырос в семье, принадлежащей к среднему классу. Ему за тридцать, лет десять курит марихуану, последние три года примешивает к ней героин: четверть грамма в день. «Никогда не кололся!» — говорит не без гордости. Дважды пытался отказаться от наркотиков, но больше месяца не выдерживал — наступал острый абстинентный синдром. Во время одного из приступов ударил отца ножом. Родственники связали ему руки и повели по дороге, как бычка. В госпитале с пациентом долго работал психоаналитик, постепенно больной прекратил бессознательное сопротивление проводимой терапии и позволил врачам чуть проникнуть в его внутренний мир.

— Как это у вас началось? — спрашиваю Урунди.

— Я был маленький, ребята постарше предложили закурить, когда попробовал, уже не мог остановиться.

— Какие виды на будущее, Урунди?

— Хочу открыть свой ресторан.

— Дорогая затея.

— Отец поможет.

— После всего, что случилось?

— Я же не в сердце ударил.

Пациенты Йабы не связывают свои психологические проблемы с нар¬котическими веществами, не в них видят причины своих социальных крушений. Для них типично сопротивление попыткам родственников показать их врачам, в госпиталь они попадают с уже запущенной болезнью, часто агрессивные, способные довести до слез самых терпеливых медсестер. Урунди из тех уверенных в себе больных, кто недооценивает свое заболевание, тем самым защищая себя в травмирующей психику ситуации. Хорошо, когда рядом врач с интеллектом и знаниями, вызывающими полное доверие; в этом случае беседы врача действительно могут быть сеансами психотерапии, а не взаимораздражающей тратой времени. Доктор Маломо в свободное время изучает законы формальной логики. Без них, он уверен, психотерапевт может быть красноречив, но никогда не станет убедительным.

Нигерийские медики имеют дело чаще всего с хроническими курильщиками марихуаны. Даже те, кто попал сюда с зависимостью от более сильных наркотиков, прежде употребляли марихуану или гашиш. У таких больных — и это я наблюдал в Бишкеке — обычны обострения психических заболеваний (шизофрении, например), они не так восприимчивы к фармакологическим средствам, как пациенты, наркотиками не злоупотребляющие. Курильщики каннабиса чувствительнее к стрессовым состояниям, острее переживают страх, ослабление памяти, депрессию. И хотя наркомания и психическое заболевание могут возникнуть у пациента параллельно и развиваться независимо, все же в большинстве случаев прослеживается участие принятых организмом наркотических веществ в перепадах настроения, возникновении чувства страха, паранойи, психоза. У некоторых больных появляются навязчивые мысли о самоубийстве.

До сих пор, наблюдая больного, наркологи находили первопричину его бед в злоупотреблении наркотическими веществами, а психические отклонения — следствием этого и принимались лечить химическую зависимость. Психиатры, разумеется, видели обратную причинно-следственную связь и предлагали первоочередное лечение психического заболевания. В конце концов, врачи пришли к необходимости, если нет противопоказаний, проводить одновременно комплексное лечение .

В госпитале Йаба наркоманов лечат от двух до восьми месяцев, иногда до года. Бывает, за год удается освободить больного от зависимости, а после ему предлагают продолжительный курс реабилитации. С пациентом проводят индивидуальную, групповую, семейную психотерапию. Совместное участие врачей и пациентов в терапевтической деятельности, влияние самой группы на больного отвечает традициям африканской общины: собрание племени при участии вождя исстари было средством коллективного воздействия на каждого соплеменника. Нигерийские медики предпочитают работать с людьми в группах. Но пациенты, страдающие психозами, бредовыми идеями, тяжелыми формами психопатий, не самые лучшие участники терапевтической группы. Эффективной считается группа, объединяющая людей, по крайней мере, с нормальным интеллектом, не слишком возбудимых и агрессивных. Нигерийцы настороженно относятся к программе «Двенадцать шагов» — возможно, из-за ее религиозного (христианского) оттенка. Но исповедальные рассказы больных о своих жизненных ситуациях, их обсуждение всей группой, и воздействие членов группы в процессе обсуждения друг на друга признаются лагосскими медиками как сильный терапевтический фактор.

В последние годы изменился социальный статус потребителей наркотиков. Доктор Маломо хорошо помнит времена, когда пациентами были исключительно иностранные специалисты и люди из высших слоев общества. В Лагосе, Ибадане, Порт-Харкорте, Кано, Кадуна, Ошогбо, других городах к курению постепенно стали приобщаться маргиналы, в первую очередь водители-дальнобойщики, полицейские, работники подпольной секс-индустрии. Самым популярным наркотиком остается каннабис — его больше всего производят, перевозят, потребляют. Его курят моряки торгового флота, рыбаки, солдаты, музыканты, спортсмены, бродяги, заключенные, а также студенты. Героин и кокаин предпочитают более состоятельные граждане, обычно служащие учреждений в столицах штатов и крупных городских центрах; среди потребителей сильных наркотиков встречаются и бедняки, обитатели социального дна. Возраст пациентов Йабы: курильщики каннабиса — от двенадцати лет до сорока, сильных наркотиков — от девятнадцати до двадцати пяти.

В Нигерии за употребление наркотиков можно угодить в тюрьму, и я напоследок приберег вопрос, отчего пациенты, добровольно ложась на лечение в госпиталь, не боятся этого. Тут и доказывать ничего не надо — сам пришел лечиться от зависимости. По логике, законопослушные медики обязаны сообщать полиции о курящих наркотики, то есть о преступивших закон.

— Нет, — возразил доктор Маломо, — человека, курящего наркотики, могут задержать и посадить, но не когда он пришел к нам. У нас он считается больным и неприкосновенен.

Особые отношения у нигерийцев с амфетаминами. Их в больших количествах закупают фермеры. И не только сами принимают синтетические наркотики, но вместе с сеном скармливают лошадям и другой домашней живности. Те становятся выносливее, работают вдвое-втрое дольше обычного. Доктор Маломо уверяет, улыбаясь, что не будет удивлен, если в стране появятся первые наркологические ветлечебницы.