Боливийцы перед выбором — ананас или кока

Но кто владельцы машины?

Они оказались типичными для боливийского наркобизнеса членами семейного клана, в который вовлечены близкие родственники, в том числе подростки. Преступные семьи тесно сотрудничают с родственными кланами в Бразилии, Перу, Чили, образуя единую трудноуловимую сеть производства, хранения, перевозки кокаина. Полковник хорошо помнит разгром двух семейных организаций, во главе которых стояли «крестные отцы» Хорхе Кордова Пинту и Лимо Лобо Дорадо. Семьи скупали наркотики в Чапаре и переправляли в Сан-Хоакин для последующей доставки в Бразилию. Они попались при перевозке крупных партий хлоргидрата кокаина и басуки; когда пограничники, еще не зная о контрабанде, остановили их машины, нервы владельцев товара сдали, они открыли стрельбу.

Наконец я собрался с духом и спросил полковника напрямую, могу ли я убедиться в боевой выучке его бойцов, совершив с ними поездку по провинции Чапаре. Я догадывался о разговоре по этому поводу между ним и заместителем министра Гильермо Канедо Патиньо, но последнее слово оставалось за полковником Роберто Пересом Тельерия, а я знаю, как важно для самолюбия военного начальника, особенно в Латинской Америке, не просто выполнить приказ, а отозваться на просьбу о помощи. Полковник пообещал связаться с отрядом в Чапаре, заметив, что это быстро не делается. –

— Во всяком случае, завтра вы можете еще погулять по Ла-Пасу… Вы не бывали на Пласа-де-Торос? Там коррида. Я обожаю бой быков — а вы?

Боливия, слывущая одним из крупных производителей кокаина, по счастью, не стала в ряд крупных его потребителей. Вещество, способное изменять сознание человека, остается предметом горячих споров, которые завершались — в зависимости от политической конъюнктуры на время дебатов — то признанием этих изменений как допустимых, то как совершенно недопустимых и подлежащих наказанию. Склонных к наркотикам людей трудно убедить в истине, нам кажущейся бесспорной, — ощущение счастья и спокойствия нельзя купить, выкурить, вынюхать, вобрать в себя через таблетки или инъекции — этого можно достичь только достойной жизнью.

Мы говорили об этом с психиатром Фермином Галаном по пути в центр реабилитации «Сан-Висенте». Беседовать с ним было особенно приятно — мы говорили по-русски. Фермин из семьи испанских республиканцев, участников войны против режима Франко, в конце тридцатых годов эмигрировавших в Советский Союз. Он рос в Москве, окончил медицинский институт, был практикующим врачом. Во второй половине восьмидесятых, когда у советских людей самым популярным было слово «перестройка» и стали открываться границы, он побывал на земле своих предков, получил гражданство, но жить отправился в Латинскую Америку. Здесь медику легче найти работу.

От него я услышал о реабилитационном центре, созданном итальянским католическим орденом «Сообщество Папы Иоанна XXIII», имеющим во многих странах свои филиалы. За четыре года в два с половиной раза возросло число боливийцев, употребляющих кокаин и пасту (басуку); многие хронические наркоманы из низших социальных слоев давно утратили уважение к власти, к нормам поведения, а когда нечего есть и негде спать, находят приют в смиренных религиозных центрах вроде этого. В Боливии пять католических реабилитационных центров — три в Ла-Пасе, по одному в Лос-Юнгасе и на Амазонке, они размещают у себя сто человек. Мест не много, но все-таки.

Мы приехали в «Сан-Висенте».

Нас встретил директор Эрмано Алехандро Фиорина (итальянец из-под Милана) и повел показывать приют. Он из состоятельной семьи, рано ушел из дома, долго скитался. «Бог помог мне понять, что я должен жить среди бедных людей». Входим в помещение. На тумбочках алюминиевые кружки, изображения Христа и Фиделя Кастро. Причем тут кубинский вождь, никто объяснить не смог. Тридцать пять пациентов устроились на койках в два яруса. Большинству на вид от двадцати до сорока лет. Еще недавно они ночевали на улицах, от них отказались семьи. Часть их наркоманы, большинство алкоголиков, некоторые оба пристрастия совмещают. В теплых фуфайках и в матерчатых шапочках с большим козырьком они выглядят угрюмыми, словно исполняют роль мрачных типов, но подзабыли текст и виноватыми умоляющими глазами смотрят на директора, как на суфлера.

— Как вы себя чувствуете? — обращаюсь к одному.

— Неплохо, — за него отвечает Эрмано.

Поворачиваюсь к другому:

— Когда кололись последний раз?

— Две недели назад, — снова говорит Эрмано.

Они не производят впечатления запуганных. Перед тем как войти, я слышал, как они бойко переговаривались между собой, даже смеялись, но при нашем появлении насторожились. Жизнь научила их не ждать от людей чужого круга ничего хорошего.

Мне было интересно, как здесь обходятся с человеком, у которого явно выражен синдром отмены наркотика (ломка) — галлюцинации, припадки, бред, нестерпимая тяга к привычным стимуляторам. Кто им помогает, если рядом нет врача? Некоторые больные, знаю по собственной практике, в таких случаях ведут себя вызывающе и бывают просто невыносимы. «Сан-Висенте» навещают два психолога. Они самостоятельно не назначают препараты, хотя, возможно, могли бы, но при надобности готовы отвезти пациента в ближайшую клинику.

Новичок представляет, что его ждет, если он попытается тайно, чтобы никто не видел, принести на территорию наркотики. Кому-то, возможно, это удается, за всеми не уследишь. Но угроза быть уличенным и возвращенным снова на улицу многих удерживает.

— Все-таки большинство приходят к вам, надеясь вылечиться или просто получить на время пищу и кров? — спрашиваю я.

— По-моему, это взаимосвязано, — говорит Эрмано. — Если человек не способен организовать свою жизнь, влачит нищенское существование и от бессилия тянется к алкоголю или наркотикам, ему никто не даст работу, от него отказываются родственники, он теряет все. Центр — последняя надежда несчастного вернуть себя к жизни .

В библиотеке за большим деревянным столом пациенты учатся читать и писать. Уроки дает пожилая боливийская католичка. Пятеро мужчин, уже в годах, сидя за столом, выводят в тетрадках буквы с таким старанием и сопением, словно толкают трактор, у которого заглох двигатель. Философия центра строится на принципах, исповедуемых Сообществами Анонимных Алкоголиков и Анонимных Наркоманов и заложенных в программе «Двенадцать шагов». Терапевтические сообщества, возникшие впервые после Второй мировой войны в психиатрических клиниках Европы, приняты у боливийцев для реабилитации больных алкогольной и наркотической зависимостями как вполне отвечающие национальному характеру — открытому, коммуникабельному, дружелюбному.

Реабилитация в «Сан-Висенте» рассчитана на восемь-девять месяцев.

Распорядок дня прост: подъем в шесть утра. После завтрака одних увозят поработать на стройке, другие заняты здесь же, на территории, в столярной мастерской. Жители окрестных домов приносят чинить табуретки, скамейки, инвалидные коляски. По заказам здесь режут фигурки святых. Особый спрос на гробы. Похороны обходятся дорого, многим не по карману. В Ла-Пасе больше сорока подпольных кладбищ, где хоронят бедняков: трупы опускают в землю в чем придется. Но обездоленные тоже хотят провожать своих близких по-людски. Столярная мастерская в «Сан-Висенте» помогает соседям уходить из жизни недорого и достойно, по крайней мере, в деревянном гробу.

Два дня спустя меня разыскивают сотрудники российского посольства и сообщают время вылета в Кочабамбу. В аэропорту нужно быть в семь утра. Со мной летит Алексей — секретарь посольства, и Луис, помощник Гильермо Канедо Патиньо. Он когда-то учился в Москве и неистощим по части русских анекдотов, которые помнит в огромном количестве. Оба возбуждены, для них это тоже везение — побывать в провинции Чапаре. Я не верил в удачу до тех пор, пока самолет не оторвался наконец от остывшей за ночь бетонной полосы.

Летим над горами Боливии. Алексей, отмахиваясь от шуток неутомимого Луиса, посвящает меня в ситуацию. Мы направляемся в особый боливийский район. Работу людям, большинству их, дают спрятанные в джунглях плантации коки. Многим существовать больше не на что. Но власти устали от обвинений других стран, международных организаций. Они настроены решительно. Не так давно разгромили посевы коки, спрятанные в горных заповедниках Кварраско и Исибиро-Секуре. Другие запретные посадки планируется окуривать с самолетов парами отравляющих веществ (фумигантами). Намерение рискованное: операция разорит мелких фермеров, в общем-то, ни в чем не повинных, зарабатывающих на жизнь своим трудом. А тут еще протесты экологов. Правительство все же предпочло вариант, способный, кажется, устроить обе стороны. Пусть фермеры сами вырубают свои коковые поля. За каждый вырубленный гектар им предлагают по 2500 долларов (в пересчете на боливиано); 1650 долларов наличными, остальные — в местный фонд на развитие их же собственных хозяйств. Сумма по здешним меркам немалая, но кусты коки с одного гектара дают дохода все же больше. Какой смысл вырубать? Фермеры, особенно их жены, устраивают демонстрации протеста, перекрывают дорогу на Санта-Крус. Их подстрекают снующие по деревням скупщики кокового листа.

Среди фермеров находятся ловкачи. Предъявив для осмотра вырубленный гектар, получив компенсацию, они пробираются дальше в горные леса, высаживают новые кусты коки. Спустя некоторое время их вырубают. Власти, принимайте работу и платите! Находчивые пошли еще дальше. Никогда прежде кокой не занимаясь, они принялись на свободных землях высаживать коку, чтобы затем начинать порубку. Так программа уничтожения коки вызвала массовый интерес к устройству новых плантаций. Властям пришлось сокращать прямые выплаты, чтобы за период, пока новые посадки подрастут, сумма компенсации не оправдывала бы затрат труда.

— Кому это интересно? — удивляется Луис. — Вы лучше послушайте. В квартире Брежнева раздается стук в дверь…

— Подожди! — умоляет Алексей. — Мы не кончили разговор.

Луис обиженно отворачивается к иллюминатору. Алексей продолжает рассказывать об обстановке.

В 1997 году удалось уничтожить семь тысяч гектаров незаконных посевов. Почти восемьдесят процентов этой площади освободили от коки сами крестьяне за вознаграждение, остальные раскорчевали армия и полиция как незаконные. Чаще всего власти так поступают, когда не находится хозяин плантаций. Иные крестьяне, стараясь быть от греха подальше, не признают, что это их земля, и с невозмутимыми лицами наблюдают, как полицейские предают посадки огню.

Когда чапарцы уничтожили коку на больших площадях, разбив на освободившейся земле фруктовые сады и огороды, к населению обратился президент Боливии: «Братья, мое правительство выражает признательность крестьянам, которые добровольно уничтожили тысячи гектаров посадок коки и сегодня поднимают свои мачете как символическое оружие, которое будет срезать многочисленные головы наркотической гидры!». Но подпольных полей в Чапаре еще хватает, расставаться с ними крестьяне не спешат и сопротивляются властям, часто с ружьями в руках.

Многие коколерос (выращивающие коку) — бывшие горняки, когда-то добывавшие олово. Боливийские рудники были в ряду ведущих мировых производителей олова. Но в 70-е годы конъюнктура рынка изменилась, предприятия закрыли. Из 60 тысяч горняков 35 тысяч остались без работы. Они переселились с семьями в чапарские леса, научились на коковых полях зарабатывать не хуже прежнего. А то и побольше. Листья с одного гектара дают до 4 тысяч долларов в год. У рабочей семьи в Чапаре — от 10 до 20 гектаров. И не надо опускаться в касках под землю, дышать пылью. Бывшие пролетарии, люди организованные, тоже готовы насмерть стоять за свои плантации.

Самолет садится в субтропиках Кочабамбы. Пальмы. Клумбы. Шоссе. На площади нас ждет военный джип. Жмем руки встречающим: лейтенант Али Белялба и водитель. Оба в камуфляжном обмундировании, в пятнистых фуражках с козырьком, спасающим лица от солнца. На поясах фляги и магазины для автоматов. Автоматы в руках. На предплечьях нашивки — звериная голова. Это эмблема подразделения «Когти тигра». У обоих неприступный, грозный вид, оказавшийся, к счастью, обманчивым.

Лейтенант садится рядом с водителем, опустив автомат на колени; мы вмещаемся на заднем сиденье; машина несется на юг от утопающей в зелени жаркой, душной столицы департамента. За перевалом машина сбавляет скорость, въезжая на бетонный мост, под которым искрится река. Какое было бы счастье спуститься вниз, сбросить пыльные одежды и плюхнуться в воду!

Дорога огибает высокие скалы справа и осторожно отходит от кромки слева, за которой головокружительный обрыв. Когда мы миновали озеро Корани и искусственное водохранилище, на узкую горную дорогу внезапно пал туман — ничего не видно; водитель включает фары и, сбавив скорость, двигается как бы ощупью. Высунешь в окно руку — и не разглядишь пальцев. Интересно, как на этих дорогах чувствуют себя перевозчики кокаина?

Лейтенант Али Белялба, лет тридцати, из города Сукре, официальной столицы Боливии, хотя все правительственные учреждения и посольства находятся в Ла-Пасе. Он сын тамошнего шефа полиции; мама преподает в школе. В армию пошел шесть лет назад, потому что «пока молод, должен помочь бороться с наркобизнесом». Служба сопряжена с постоянным риском: до сих пор военные, направляясь в джунгли к подпольным героиновым лабораториям, готовятся встретить отпор наемников-крестьян. Они вооружены двустволками, пистолетами, мачете. С некоторых пор солдаты-умопаровцы попадают под огонь автоматов, пулеметов, гранатометов, иногда новейших систем, каких нет у них самих. Наркобизнес переходит к большой войне.

Однажды Али вывел своих бойцов к реке Хордан. Там оказались не замеченные с воздуха, укрытые банановыми листьями три химические фабрики, при них вырытые в лесу ямы, в каждой по семь мужчин при свете керосиновых ламп босыми ногами уминали смешанные с солью коковые листья. В зарослях несла охрану группа вооруженных людей. Обычно охрана ожидает встречу с грабителями или конкурентами, здесь часто бывают межклановые разборки, но с полицией наемные часовые предпочитают не связываться, уходят в джунгли. На этот раз, видимо, зная о малочисленности отряда, они встретили солдат шквальным огнем. Отряд все-таки одержал верх, охранники разбежались.

Али и его бойцы взяли наркодельцов и всех, при ком было оружие, отпустив по деревням только крестьян, уминавших босыми ногами листья в ямах. Хотя могли бы и задержать: по закону утрамбовывать листья коки — преступление. Крестьяне приходят из соседних деревень по ночным тропам, замачивают листья и топчут их, а с рассветом уходят. Вокруг строений, почти на полметра врытых в землю, валялись пластиковые банки и ведра с химикатами. Бойцы облили строения керосином, бензином и бросили горящий факел. Когда от фабрики осталось пепелище,

задержанных повели на базу. Служат бойцы не корысти ради — в месяц получают тысячу сто боливиано, из них четыреста уходит на еду, много не накопишь; но работу в стране найти трудно, а эта — для мужчин, к тому же всеми уважаемая.

Нас то и дело останавливают военные патрули на пунктах досмотра. Лейтенанта тут знают, но порядка ради проверяют документы и заглядывают в багажник, весело переговариваясь; пока мы доехали до базы, нас проверяли — я считал — пятнадцать раз. Наркоторговцы обходят посты стороной, пробираясь по тропам на склоне гор; они несут на плечах или за спиной по одному-два бидона с кокаином и химикатами, высматривая поджидающий их автомобиль. Все происходит, как на Памире. Мысли о том как обойти запреты, одновременно приходят в голову людям, живущим в разных полушариях. Это тот случай, когда рискованное бытие определяет авантюрное сознание. Боливийцы называют носильщиков контрабанды «мулас» — ослы. «Они не думают, только переносят…», — объяснил мне смысл лейтенант Али.

Шел четвертый час поездки; пот стекал по нашим лицам, как по крутым крышам дождь. Джип свернул с большака на узкую дорогу. Машина миновала знак «Проезд запрещен» и притормозила у шлагбаума. Мы снова доставали свои документы, нелепо улыбаясь, что заставляло пограничников по нескольку раз всматриваться в фотографии и сверять их с нашими физиономиями. Наконец машина вкатилась в ворота. За ними открылась земляная площадь, окаймленная одной-двумя сотнями легковых автомобилей всевозможных моделей, тяжелых бортовых грузовиков, самосвалов, цистерн, прицепов, бетономешалок, передвижных кранов, мотоциклов… Просто выставка машин, побывавших в употреблении и, как видно, давненько не слышавших гула своих двигателей. Весь этот транспорт конфискован бойцами UMOPAR вместе с наркотиками.

Бараки бойцов отряда здесь же. На стене бараков та же морда зверя с хищным оскалом, какую мы видели на плечевых нашивках лейтенанта и водителя. «Когти тигра» — эмблема всего чапарского отряда.

— Сразу договоримся, вы нигде не будете называть моего имени! — подавая нам руку, говорил командир отряда, крепыш лет тридцати пяти в камуфляжной форме и с взлохмаченной головой. Но такое предупреждение я уже слышал от Алеши Поповича в Нью-Йорке.

— Как же вас называть? — спросил я.

— Майор… Просто майор!

Просто майор жестом пригласил нас в барак. Барак был превращен в музей трофеев, захваченных «Когтями тигра» в Чапаре. Патрулируя район круглые сутки, предпринимая рейды в глубь джунглей, привлекая для поддержки наземных, воздушных, водных «дьяволов», четыре сотни бойцов держат в напряжении весь наркобизнес провинции. В бараке собраны реквизированные винтовки времен Симона Боливара, велосипедные шины с тайниками; контрабанду прячут в двойных днищах портфелей и сумок, внутри свежих фруктов, в детском питании; запаивают в консервы, помещают в пачки печенья, в пакеты с молоком, даже в мешки с картошкой — обернув горсть порошка коричневой бумагой, почти не отличимой от картофельной кожуры. А как изобретательны перевозчики серной кислоты, стиральных порошков, соды, которые идут на приготовление наркотиков: химикаты в пластиковых флаконах для шампуней, в канистрах с двойным дном, в мотке ниток, в пряже, босоножках… Даже внутрь бетонных кубов, которые везут будто бы на стройку под фундамент здания. Не берусь утверждать, что этим изыскам всегда сопутствует удача, но для меня бесспорна их роль в умственном тренинге наркодельцов; сколь ни находчивы боливийские власти, наркодельцы каждый раз изумляют новыми придумками.

Майор рассказал, как трудно приходится его ребятам уходить в джунгли, неся на себе оружие, боеприпасы, да еще воду и вареную курицу. Выполнив задание, они будут там по меньшей мере три дня, а потом отправятся обратно, питаясь тем, что соберут в лесу. На эти операции идут только те бойцы, кто обучен вести бои и жить сколько надо в джунглях. Это полицейские высшего класса: нелегко контролировать посевы, спрятанные в лесах за сто пятьдесят — двести километров. Сам майор, уставший от постоянного недосыпания, хочет быстрее снять военную форму и вернуться к семье, «играть с сыном в футбол, помогать жене по хозяйству. Но я должен находиться здесь».

Майор показывал работу бойцов: по сигналу тревоги отряд бросился к четырем тяжелым вертолетам. Запущены двигатели, бойцы впрыгивают в чрево машин, втаскивают последних, когда вертолеты уже оторвались от земли. Вертолеты американские, участвовали во вьетнамской войне.

— Не пойму американцев, — говорит майор. — С начала девяностых годов для борьбы с наркобизнесом они каждый год дают нам военную технику. Говорят, на сумму до пятидесяти миллионов долларов. А посмотрите на вертолеты. Оборудование выходит из строя, запасных частей нет, мы их редко поднимаем в воздух.