Восемьсот километров по Памиру: контрабандисты и пограничники

Эхо афганской войны в Медицинском Центре в Бишкеке — На шинах через Пяндж — Жизнь и смерть бадахшанского Робин Гуда — Его Высочество Ага Хан IV встречается с хорогскими наркоперевозчиками — За что таджики судили российского пограничника — 50 тысяч долларов за поворот головы в сторону

Хорошо помню день, когда пришла в голову мысль однажды выломиться из нескончаемой суеты, вырваться из города, очутиться у реки Пяндж, на афганской границе. В Бишкек, в Медицинский Центр Назаралиева (МЦН), привезли изможденного, небритого, со впалыми щеками пациента лет тридцати. В свое время он был известным в стране спортсменом-каратэистом, ростом сто восемьдесят два сантиметра и весом девяносто килограммов. Теперь хронический наркоман, с острым отравлением опиатами. Начал колоться в 1984 году, когда был разведчиком-десантником в спецчастях Советской Армии в Афганистане.

Чего только не наслушался, чего не насмотрелся персонал, но история этого больного отозвалась в душе многих, кто его выхаживал, и еще долго после расставания с ним, собравшись в ординаторской, медики предавались воспоминаниям, благодаря Бога за то, что отвел от нас самих и наших близких возможность оказаться на его месте и в тех самых обстоятельствах.

Из рассказа пациента:

— Прибыв на Кандагар, захожу в палатку, там восемнадцать — двадцать десантников, уже дожидающихся возвращения домой. Они были земляки, я для них чужой, и вдруг безо всякого повода они бросились на меня с кулаками. Пришлось напрячься и тоже кой-кому попортить физиономию. Когда нас разняли и я приводил себя в порядок под умывальником, они достали из гимнастерки мой военный билет, увидели, что я дагестанец, подошли извиняться: «Мы думали, узбек!» Как я скоро понял, они все сидели на игле; кололся весь взвод. Вещевой мешок, доверху набитый опиумом, был за палаткой. Перед выходом на ночное задание, когда шли выбивать из селений душманов, каждый кололся. При своем первом боевом крещении в горах смотрю: я подустал, а все бодрые. «Ты чего скачешь, как конь?» — спрашиваю одного. «Укололся». В следующий рейд я тоже укололся, не отставать же. Сначала было сухо во рту, подташнивало, но скоро втянулся. Спиртного не было, сухой закон, а кошмара без допинга не выдержать.

У десантников, рассказывал больной, опиум и героин были в неограниченных количествах — их брали в кишлаках. Раз в три месяца взвод совершал налеты на кишлаки для пополнения запаса наркотиков и для передачи приятелям в соседние части. Душманы сопротивлялись. По три дня продолжались бои за то, кому владеть наркотиками. Десантники лучше вооружены, их поддерживала авиация, и они одерживали верх. Загнав крестьян внутрь глиняных жилищ, взвод саперными лопатами сгребал с плоских крыш в мешки разбросанный для просушки опиум. Раз в три месяца командование присылало в захваченные кишлаки вертолет для вывоза опиума на военный аэродром. На летном поле мешки перегружали на военно-транспортный самолет, вылетавший в Советский Союз. «Медикаменты для наших госпиталей», — говорили офицеры, руководившие погрузкой. Каждые три месяца с аэродрома поднимался и брал курс на родину борт с одной-двумя тоннами наркотиков.

— Вы кололись для прилива сил? — спрашивал я.

— Скорей, чтоб забыть ужасы.

В армии мой пациент дважды болел желтухой, бывал ранен, возвращался в строй, но с наркотиками не расставался. Теперь удивляется: на гражданке умирают от передозировки, от заражения, а в армии кололись всем взводом одной иглой — и ничего. Набирали раствор шприцем из столовой ложки, ее носили в вещмешке за спиной. Раствор готовили в банке из-под кока-колы или спрайта, кипятили на сухом спирте, который им выдавали, чтобы в пути подогреть продовольственный паек. Кололись по четыре-пять раз в день, десять граммов на троих.

Когда через два года он демобилизовался, полиэтиленовые мешочки с порошком (смесь опиума с героином) затолкал под погоны и под петлицы. На родине запаса хватило на четыре дня. Он заметался в поисках доз. К нему приходили земляки, в том числе старики-аксакалы, как к герою войны, просили выступить перед народом. Тогда он решил «завязать». Пять лет не принимал ни грамма. А потом сорвался, попал в Москву и занялся рэкетом, имел много денег («бывало, сто тысяч долларов в день»), купил квартиру в центре столицы. Перешел на амфетамины, метадон, ЛСД, стал завсегдатаем ночных клубов. Как участника афганской войны, к тому же инвалида, его приняли без экзаменов в университет на факультет журналистики, учебу бросил, числился где-то дворником, и снова крутилась богемно-криминальная карусель. У него уже были жена и двое детей. В дни, когда сыну, тоже каратэисту, чемпиону республики среди сверстников, исполнилось двенадцать лет, пациента поразила внезапная мысль: что будет с мальчиком, когда на него обрушится — а это рано или поздно случится — правда об отце. «Мне стало страшно за моих детей», — скажет он потом.

У больного зрачки сужены, он не реагирует на свет, производит впечатление сонного или смертельно усталого человека. Часто испытывает тошноту, с трудом дышит. Болят суставы, мышцы. Нетрудно снимать последствия острой передозировки, синдрома отмены, обеспечивать комплекс медицинских и реабилитационных услуг; труднее давалась разработанная применительно к его случаю психотерапия, направленная на восстановление личности. Под влиянием наркотиков, в обстановке войны, массового озлобления, безнаказанности в нем долго притуплялись человеческие способности. Например, к состраданию. И все-таки что-то совестливое дремало в этом человеке и пробудилось при мысли, как перенесет сын правду об отце.

Наркоманы со стажем часто объясняют желание бросить курить или колоться неловкостью перед взрослеющими детьми. Была ли эта причина единственной или главной у нашего пациента, трудно сказать. Он трогательно расставался с персоналом, уверяя, что покончил с наркотиками навсегда, а потом срывался, возвращался, все начиналось снова, и это повторялось пять раз. Профессиональное самолюбие медиков удовлетворяла одна деталь: придя снова к мысли о лечении, он все-таки возвращался в наш Центр, клянясь, что уж на этот раз срыва не случится. После нашего расставания летом 1999 года, как мы слышали, он перевез семью в южный портовый город, устроился на работу, сохраняя в глазах сына ореол героя афганской войны.

Однажды я спросил, откуда опиаты, которые он употреблял в последние годы.

— С Памирского тракта.

Старинный тракт, петляя по горам Кыргызстана и Таджикистана, — это дорога моей родины. Я никогда не бывал в местах, где тракт начинается, и теперь, слушая больного, испытывал, как уроженец этих мест, чувство собственной вины за происходящее на памирском контрабандам пути. В Центре не одного меня это мучит. Наш персонал — почти полторы сотни врачей, медсестер, лаборантов, санитарок, поваров, менеджеров, научных сотрудников. Люди разного возраста, семейные и холостые, за годы совместной работы, переживая за каждого больного, давно понимают друг друга и одинаково встревожены тем, как земля наших предков становится — уже стала! — одной из перевалочных баз на пути опийных наркотиков из глубин Афганистана и Пакистана в республики Средней Азии, в восточные районы России и через Европу, до Британских островов . У нас оказываются люди, попавшие под наркотический каток, часто им раздавленные, мы умеем возвращать к здоровой жизни многих, но не можем понять, почему народы, осознавшие беду, содержащие мощный репрессивный аппарат и армию, не могут себя защитить. Желание разобраться, как удается наркодельцам тащить опиаты через границы государств, множить число наркозависимых больных, потенциальных наших пациентов, становилось навязчивой идеей.

Однажды осенью я по делам оказался в Оше, откуда уходят грузовые машины с углем в Горный Бадахшан. Знакомый водитель предложил отправиться вместе. Через двое суток езды по серпантину высокогорных дорог я попал, наконец, в Хорог, намереваясь, если удастся, найти наркоперевозчиков и пройти обратный путь если не с ними, то хотя бы по их следам.

Пограничный Хорог, столица Горного Бадахшана, в месте впадения реки Гунт в Пяндж разбросал постройки и огороды. Проходя сквозь толпы ярко одетых памирцев вдоль торговых рядов шумного, пахнущего медом, сахарными дынями, нанизанным на нитки сушеным инжиром восточного базара, трудно поверить, что совсем недавно, в середине девяностых годов, здесь шла гражданская война. Был взорван мост на автотрассе Хорог — Душанбе, и памирцы оказались в полной изоляции. Остановились предприятия, опустел базар, жизнь замерла. Часть молодых людей вошла в отряды самообороны, присягнувшие таджикской оппозиции. Об этом не принято было вслух говорить, даже опасно, но жители знали, откуда у молодых ребят деньги на оружие. Глухими ночами на надувных автомобильных шинах они переправляли наркотики с левого (афганского) берега на правый (таджикский).

Разделенные рекой местные жители с давних времен гостили друг у друга, переплывая реку на пустотелых желтых тыквах (кило) или на надувном козьем бурдюке (саноч). Даже для тучного человека достаточны были две тыквы или один бурдюк. Веревкой тянули за собой груз — тоже на тыквах или бурдюках. Эти средства переправы на реке сегодня увидишь редко. Теперь хорогцы используют остойчивые автомобильные шины. Устроившись на резиновом круге верхом, балансируя телом и раскинутыми ногами, перевозчики короткими деревянными веслами-лопатками гребут от афганского берега к Хорогу. За ними на таких же шинах прыгают по волнам мешки с грузом. Пограничники видят нарушение границы, но поделать ничего не могут. Расстояние между заставами десять — двенадцать километров. Разглядев в бинокли что-то неладное, быстро добраться горным берегом к месту переправы не на чем, а открывать огонь бесполезно: убойная сила автомата до полутора километров.

К рассвету вытащенные на берег мешки с опиумом и героином навьючат на поджидающих в условленном месте лошадей или спрячут в грузовой машине. Впереди опасная дорога на север. Пару дней отдохнув, бурлаки повяжут головы платками, узелком на затылке, и ночью спустят свои шины в Пяндж.

У контрабандистов совсем не враждебные отношения с российскими пограничниками. В небольшом поселении почти все знакомы и при случае выручают друг друга. Когда афганские моджахеды захватили в заложники и переправили на свой берег восемь российских пограничников, бойцы отряда самообороны покойного Алеша Аембекова (легендарного Горбуна), они же перевозчики наркотиков, по просьбе погранотряда упросили моджахедов, своих партнеров, оптовых торговцев наркотиками, освободить русских. И на тех же надутых шинах, на которых тайно переправляют ночной товар, вернули пограничников. С конца восьмидесятых и до середины девяностых годов хорогские контрабандисты почти не таились. Их одежды постоянно пахли запахами другого берега — кизячным дымом, свежим клевером, пылью афганских ковров.

Поговаривают, будто афганцы переправляют опийные препараты через Пяндж в Россию, расчетливо и мстительно совершая «акт возмездия». Не в силах адекватно ответить на ракетные и бомбовые удары, оборвавшие жизнь многих афганцев, они будто бы задумали нанести обидчикам урон другим способом. Эта версия, подразумевающая продуманную неким афганским центром стратегию бескровного отмщения, слишком тонка, чтобы быть похожей на правду. На самом деле, и памирцы это знают, при операциях с наркотиками на обоих берегах реки верх над всеми побуждениями берет коммерческий интерес. Из Хорога на афганскую сторону контрабандисты переправляют на шинах мешки с мукой, крупой, сахаром, ящики с подсолнечным маслом, канистры с бензином, узлы с одеждой и обувью. В обратный путь гребцы берут сумки с афганским опием и бумажные пакеты с пакистанским героиновым порошком.

За перенос небольшого груза на тридцать-сорок километров до ближайшего пункта передачи на пути в Европу молодой бадахшанец может получить половину месячной зарплаты местного прокурора. А кто берется пройти много дальше, до Мургаба (триста верст) или даже до кыргызского Оша (семьсот сорок верст), договорившись с шестнадцатью контрольно-пропускными постами (пограничными, милицейскими, национальной безопасности, таможенными двух республик — Таджикистана и Кыргызстана) или обойти их стороной, тот одной ходкой обеспечит существование своей семьи на годы вперед. В транспортировке наркотиков, говорили мне, так или иначе участвует каждый пятый молодой житель Горного Бадахшана.

На бадахшанском рынке цена героина колеблется от пяти до семи тысяч долларов за килограмм. Если контрабандистам удается пройти до Оша, они получают за этот пакет двадцать пять тысяч. В Бишкеке цена — до сорока тысяч. А кто доберется до Москвы, может взять за килограмм до ста тысяч долларов. Каждый год на пограничных постах Кыргызстана и Таджикистана задерживают, не пропускают в Россию и дальше два-три десятка килограммов героина и сотни килограммов опия-сырца. Сколько нагруженных товаром ходоков все-таки попадает в российскую столицу и как им удается распродавать афганские наркотики в разных местах, в том числе на Лубянской площади, почти напротив окон Федеральной службы безопасности, — этот вопрос не предполагает логического объяснения.